Премьер-министр все еще рыбачил в Шотландии, где лосось, по-видимому, был в изобилии – по крайней мере, одного он отправил в Лондон польщенному Кадогану, который по-прежнему не хотел обременять своего политического шефа государственными делами. В этом постоянный секретарь был непреклонен. Когда сэр Роберт Ванситтарт – «главный дипломатический советник» правительства – позвонил ему 18 августа «в крайней степени возбуждения», как это описал сам Кадоган, и передал ему полученное от источника в Берлине предупреждение, что Гитлер вот-вот вторгнется в Польшу, Кадоган оставался невозмутим. Посоветовавшись с Галифаксом, он решил, что не стоит беспокоить Чемберлена из-за того, что он пренебрежительно назвал «войной нервов»[171]. Казалось, Кадоган пребывает в полнейшей безмятежности. В Москве британский посол Уильям Сидс тщетно ожидал реакции на свою срочную просьбу дать ответ на вопрос Ворошилова[172]. Спустя девять дней бесплодных дискуссий нарком обороны резко прервал переговоры, напрямик заявив, что «дальнейшие разговоры превратятся в пустую болтовню»[173]. Как сформулировал один из ведущих историков того периода, «у западной политики откладывания дел на завтрашний день закончились завтрашние дни»[174].
Англичане были вероломны, но не менее вероломны были и русские. Цинизм Сталина сочетался с умением преследовать сразу две противоречащие друг другу задачи. В то время как Ворошилов все еще якобы пытался договориться о военном пакте с англичанами и французами, официальные лица с обеих сторон завершали подготовку экономического соглашения между Третьим рейхом и СССР. Договор сроком на десять лет предусматривал обмен товарами общей стоимостью порядка 200 млн рейхсмарок в год (около 7,5 млрд долларов США по ценам 2019 года). Это было продолжением целой серии экономических соглашений, последовавших за Рапалльским договором 1922 года и подтвердивших его четыре года спустя Берлинским договором. Если посмотреть на ситуацию с чисто экономической точки зрения, это была стандартная коммерческая сделка, выгодная для обеих сторон: Третий рейх крайне нуждался в сырье для своей растущей военной промышленности, а Сталин жаждал получить современные технологии, которые требовались СССР для выполнения амбициозных планов третьей пятилетки. Однако в условиях летнего кризиса 1939 года сам факт заключения подобной сделки предвещал куда более глубокие и зловещие события.
После двух недель напряженных переговоров германский посол граф Фридрих-Вернер фон дер Шуленбург сообщил Молотову, что Берлин готов перейти к обсуждению условий официального пакта с Москвой. В ответ советский министр иностранных дел вручил своему германскому коллеге меморандум с предложением возобновить договор о ненападении, заключенный еще в 1922 году в Рапалло[175]. Знакомые с недавней историей континента понимали, что призрак Рапалло (вместе с его секретными военными приложениями) должен был встревожить канцелярии Европы, как только станет известно о том, что два континентальных гиганта, непримиримые идеологические противники, еще недавно во весь голос клеймившие друг друга, как это свойственно враждующим тираниям, снова нашли общий язык.
Сталин по-прежнему стремился можно дольше удерживать Советский Союз от участия в европейской войне. Колеблясь между альянсом с Великобританией и Францией и военным пактом со своим заклятым врагом – Германией, он выбрал «синицу в руке», предложенную Берлином. Он считал, что, если в результате разразится война между двумя капиталистическими государствами, она в любом случае послужит делу укрепления коммунизма, не требуя от СССР никаких затрат. Отмахнувшись от зловещих предсказаний, изложенных в «Майн кампф»[176], или попросту забыв о них, советский лидер позволил себе поверить, что такая сделка поможет исправить историческую несправедливость, которая, как в глубине души думали русские, была совершена по отношению к ним еще в XIX веке, а затем и в Версале. Сотрудничество между СССР и Третьим рейхом, как надеялся Сталин, удовлетворит пересекавшиеся интересы двух стран и, если повезет, позволит устранить основные причины трений между ними. В любом случае, желая во что бы то ни стало оттянуть начало войны с Германией, какой бы неизбежной она ни казалась, Сталин не имел особого выбора: гитлеровская версия «мира для нашего поколения» была слишком заманчивой. Сделка, которую Гитлер спустя несколько дней назовет «пактом с сатаной», была слишком большим искушением для них обоих[177]. В имевшихся условиях брак под дулом пистолета, заключенный в аду, был намного предпочтительнее преждевременного «Заката богов» в стиле Вагнера.
В день, когда экономический договор был подписан, Гитлер отправил Сталину приветственную телеграмму с вопросом, согласится ли тот принять Риббентропа в Москве для подписания большого стратегического пакта между двумя странами. Сталин не мог знать о том, что десятью днями ранее Гитлер доверительно сказал одному германскому дипломату: «Все, что я делаю, направлено против русских. Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, тогда я буду вынужден заключить соглашение с русскими, разбить Запад и затем, после их разгрома, всеми силами повернуться против СССР»[178]. Сейчас же он с нетерпением ожидал ответа от Сталина. Когда ответ был доставлен, фюрер ужинал в Бергхофе, своей резиденции в Баварских Альпах, где он провел бо́льшую часть войны. По словам одного из присутствовавших гостей, Альберта Шпеера, он «на мгновение уставился в пространство, глубоко покраснел, затем ударил рукой по столу так сильно, что зазвенели бокалы, и воскликнул дрожащим от возбуждения голосом: “Теперь они у меня в руках!”»[179]
О предстоящей встрече представителей двух непримиримых противников было объявлено 22 августа, когда официальное советское новостное агентство ТАСС бесстрастно сообщило, что германский министр иностранных дел фон Риббентроп на днях прибудет в Москву, поскольку «обмен мнений между правительствами обеих стран Германии и СССР установил наличие желания обеих сторон разрядить напряженность в политических отношениях между ними, устранить угрозу войны и заключить пакт о ненападении». Подтекст этого сообщения был очевиден. Одним росчерком пера Гитлер избавлял себя от любых опасений, что «уничтожение» Польши нацистами приведет к войне на два фронта. Как только Сидс увидел сообщение ТАСС, он попросил о встрече с Молотовым. Между ними состоялась гневная перепалка, в ходе которой британский посол обвинил советского министра в том, что тот проявил подлинное вероломство, договорившись о пакте с Германией за спиной Великобритании. Молотов был холоден и агрессивен, возразив на это, что «вершины неискренности были достигнуты, когда военные миссии прибыли в Москву с пустыми руками»[180]. Отношения между Лондоном и Москвой резко ухудшились. Вскоре они ухудшатся еще больше.
Огромная доля ответственности за то, что произошло потом, лежит на Чемберлене. Англо-французский военный альянс с Советским Союзом сам по себе, конечно, не смог бы гарантировать мир в Европе. Но Гитлер, возможно, удержался бы от отчаянной попытки уничтожить Польское государство, если бы ему противостояли объединенные силы, превосходившие его по огневой мощи и людским ресурсам. Германское верховное командование, хорошо помнившее ужасы Первой мировой войны, наверняка решительно воспротивилось бы такому рискованному и несвоевременному шагу, который мог бы привести к войне на два фронта, чего все крайне опасались. Даже если столкновение между западными союзниками и нацистами на поле боя так или иначе все равно состоялось бы, союз с СССР на Востоке обеспечил бы Великобритании и Франции гораздо более прочные позиции для победы на Западе. Мстительность Чемберлена по отношению к своим внутренним критикам в Вестминстере и его обидчивое нежелание прислушаться к альтернативным мнениям, даже если их высказывали его сторонники, продемонстрировали недальновидное и узколобое упрямство, свойственное посредственности. Он ни разу не попытался всерьез рассмотреть возможность стратегического партнерства с большевистским режимом, который он искренне ненавидел и который – не без оснований – считал государством-изгоем. Все это в сочетании с непомерной самонадеянностью привело его к ложному убеждению, что он в состоянии в одиночку обеспечить «мир для нашего поколения», умиротворяя Гитлера и при этом третируя Сталина. Возможно, его мотивы были благородны, но результаты, к которым они привели, были противоположны тому, чего он так усердно и старательно добивался даже в ущерб собственной репутации, и это продемонстрировало фатальную ошибочность его решений.
5. Пакт с сатаной
Когда 23 августа 1939 года в час дня Риббентроп с самодовольным видом спустился по трапу личного
