В тот момент у меня в голове был сплошной туман, дикий раздрай и шок.

Именно этим я оправдываю себя то, что согласилась на такой, откровенно идиотский план. Поверила этой глупости про собирание доказательной базы и прочее.

Приехав сюда, я несколько месяцев тупо выживала.

Смотрела по сторонам, ничего не видя толком, ни с кем особо не общалась, днем принимая пациентов и выезжая на вызовы, а по ночам видя бесконечные кошмары про крик отца, хруст костей и холодный голос его убийцы… Мне не было страшно. Мне было никак.

Я думала даже, что, если вдруг Крысицкий обнаружит меня и приедет убивать, или пришлет кого-то, что скорее всего, то я буду даже рада. Тому, что все хоть как-то закончилось.

И в то же время я почему-то надеялась, что мне хотя бы часть правды сказали. И не просто так я тут прячусь. И, в итоге, у меня получится отомстить за папу и вбить свой гвоздь в крышку гроба этого мерзавца.

Не так давно первые признаки того, что мне недолго осталось тут прятаться, я получила. Информацию, что скоро возвращаться и готовиться к даче показаний. И рекламу в интернете: сроки перевыборов и довольную, полную собственной значимости физиономию Крысицкого на фоне предвыборного плаката.

По всем прогнозам, у него были неплохие шансы.

Если только ничего не случится.

Например, меня.

Оставалось надеяться, что я успею дать показания, что они реально повлияют на ход дела, и этот урод сядет. Конечно, менее богатым он от этого не перестанет быть, и до меня добраться сумеет, если захочет. Тут никто не спасет.

Но и во власти ему не бывать. А, значит, порушатся договоренности с теми, кто его поддерживал, и, может, на него всех собак навесят… Кто его знает…

Вообще, ход хитрый.

Дело по убийству отца засекречено, для широкой массы — он скончался от обширного инфаркта.

И руку к этому, как я понимаю, приложил как раз Крысицкий. С кем-то договорился, кому-то заплатил… Надеюсь, это тоже пошло в копилочку его преступлений…

Надеюсь, его утопят.

Надеюсь, я останусь жива все же.

А если нет, что ж…

Все было не зря.

А неожиданная встреча и сладкий секс с невероятно горячим мужчиной — это награда мне.

Чтоб знала, как оно бывает.

И помнила, что в моей жизни это тоже было.

37. Большой. Пенопластом по стеклу

У меня всегда чуйка работала на максимуме. Привык к этому, привык внимание на нее обращать, не игнорировать.

До недавнего времени.

Все же, как сильно присутствие женщины, этого раздражителя, естественного объекта внимания, влияет на жизнь мужика. Это же нечто просто!

Я потом, когда все завершилось с тварями, захватившими старика-ветерана, вспоминал саму ситуацию, прикидывал, думал… И пришел к выводу, что я и тогда, прежде, чем зайти в дом, чувствовал что-то. Неопределенное такое.

Неприятное.

Внутри словно сжималось что-то… Хотя, понятно, что. Очко сжималось, вот что. Задница, всегда очень точно улавливающая проблемы.

И, если по щени я реагировал на ее “жим-жим” мгновенной реакцией: уходя с линии возможного огня, падая на землю, наплевав, насколько там все загажено, кидая дополнительный внимательный взгляд вокруг и выцепляя этим взглядом снайпера… То потом, в мирной жизни, после войны и, особенно, когда зона забылась и все более-менее устаканилось, реакция моя тоже замедлялась.

Да и требовались совсем другие вещи в новой реальности. Например, если жмет на переговорах, то надо приглядеться к документам, лишний раз перекинуть их юристам с пометкой поискать возможные способы фиксирования нас в зад. Или проверить снова самих будущих партнеров на предмет темных пятен в биографии… Ну, и прочее.

Обычно это требовало более медленной, вдумчивой реакции, а совсем не мгновенного яростного принятия решения.

А тогда, неделю назад, после горячего секса в машине, после невероятного кайфа от обладания, возвращения в мои руки неуступчивого взъерошенного Воробушка, я вообще поплыл и расслабился по максимуму.

Ведь чуял, что не то что-то, когда через двор шел. Не внешним зрением, а очком, которое делало “жим-жим”. Но не стал обращать внимания, вытряхнул это ощущение из головы.

А достаточно было прислушаться к себе, оглядеться повнимательней, по двору пройти… Увидеть расстрелянного пса за завалинкой.

И просто не пустить Воробушка в дом.

Но я — веселый расслабленный дурак был.

И хватило меня лишь на то, чтоб самому зайти первым.

И потом, когда понял, чего произошло, не позволить, чтоб мою женщину обидели. Это я уже способен был обеспечить, хоть и мудак, конечно, проебавшийся в хлам.

А потом, на диком отходняке, все никак не мог успокоиться от того, что все мимо пролетело.

Опять мимо.

Крылом чуток задело своим, по волосам прошлось, рядом с виском. В опасной близости, как на войне когда-то.

Но все же мимо.

Берег меня кто-то.

И женщину мою берег.

Как тут, при таких исходных данных, не поверишь в ангела-хранителя?

Тот снаряд, что рядом разорвался, задел, но не прикончил.

Тот мужик-хирург, усталый, едва на ногах держащийся, но руки не дрожали у него.

Тот незнакомый придурок, что так вовремя толкнул меня тогда, на стрелке, а через секунду — очередь автоматная над башкой…

То бревно на повале, которое мимо с лесовоза скользнуло. Убило мужика, что рядом со мной работал. А меня только ветром обдало опять.

После много чего было.

Очень много.

И вот оно, финальное доказательство — есть этот ангел-хранитель. И он — пиздец какой сильный у меня. И активный, потому что я, придурок, в такую хрень иногда умудрялся встрять, что кто угодно утонул бы. А я выплывал.

И даже с прибытком.

В этот раз — с офигенным прибытком: самой красивой и желанной женщиной в мире. Моей женщиной.

Я утащил ее к себе после всего случившегося, толком не слушая непонятные возражения про работу и прочий бред, даже не отвечая особо. Потому что сил не было, реально.

Все мои внутренние силы были направлены на то, чтоб довезти ее, в целости и сохранности, до берлоги моей и запереть, к херам, на десять замков.

И из рук не выпускать неделю точно!

Снова и снова доказывая себе, что все хорошо. Что она — моя. Она — рядом. И ничего больше не случится.

Вообще ничего!

Не знаю, откуда у меня силы брались, но остановиться я не мог. Понимал, что она — слабенькая, нежная, тонкая женщина, Воробушек мой, что ей надо отдых дать, но во мне столько накопилось, такой