— Я за любовь! — Стешка аж подпрыгнула, а Жорик припечатал своим коронным «Да!». — А в любви, Сашок, сама знаешь, — все средства х-хороши, и я считаю, что Вадик п-правильно сделал, что прилетел. Ты, конечно, ещё можешь вернуться к Горскому, но, Саш… он ведь наверняка тоже х-хочет, чтобы его любили, а ты… это же несправедливо по отношению к нему. Ты ведь назло Вадьке с ним начала, я п-помню!

— Бред! Я про твоего Рябинина тогда даже думать забыла!

И как ровно ходить, забыла.

— Значит, это чей-то неправильный ген в тебе п-проснулся, — нашлась Стешка. — А с Вадиком у вас всё равно не п-получится игнорировать друг друга — вы же одна семья, и когда-нибудь неизбежно сорвётесь. Так ведь было уже, п-правда? А если снова, то что тогда?.. — Стешка прикрыла рот ладошкой и, широко распахнув глаза, прошептала: — Тогда Гор вас обоих п-п-прибьёт…

— Всё! — резко оборвала я сестрёнку и вскочила с места. — Хватит с меня страшилок! Вы ничего не забыли, девочки? С Новым годом вас! Так, короче, я в душ, но, когда вернусь… больше слышать не хочу о Рябинине. Это ясно? А ты, — я ткнула пальцем в Стешку, — лучше подумай, куда свалил твой Геныч!

— Ну, могут же у них быть свои м-мальчиковые секреты, — тихо прилетело мне вслед.

Пф-ф! Мальчиковые!.. Кобелиные!

Холодный душ освежил тело, но так и не успокоил голову. Было неприятно, когда Инесса озвучила то, что не давало мне покоя — не будь Рябинина здесь, на острове, я бы столько всего нафантазировала за эту ночь!.. И где его сейчас носит вместе с Генычем⁈

А приоткрыв дверь ванной комнаты, я с облегчением и тщательно подавляемой радостью услышала голоса обоих. Кажется, они в гостиной… Слов Вадима разобрать не удалось, но шёпот Геныча наверняка слышен и за пределами дома:

— Надеюсь, Александрия оценит… — и голоса растворились в общем уличном гаме.

Запахнув потуже полотенце, я тихо крадусь на поиски того, что требует моей оценки. Долго искать не приходится — здоровенная яркая коробка в гостиной мгновенно бросается в глаза. Это мне? Обхожу её по кругу и пробую немного сдвинуть… надо же — совсем лёгкая! Принюхиваюсь — может, цветы? Запах, кажется, есть, но совсем непонятный. Что же там такое?

И уже сделав шаг в сторону выхода, я торможу и снова разворачиваюсь к коробке. Пробую приоткрыть крышку, и она легко ползёт вверх. Долго ползёт… но вот, наконец краешек открыт, и я заглядываю в щелку… ничего не понимаю — что это? Приоткрываю на ширину ладони, и изнутри что-то выпрыгивает прямо на меня. Взвизгнув, я тоже отпрыгиваю в панике вместе с крышкой в руках, а из коробки вырывается огромный шуршащий вихрь.

Я вдруг понимаю, что это летучие мыши… Яростно отбиваясь и срывая голос, верчусь на месте… теряю ориентир и падаю, задыхаясь и умирая.

— Аленький мой, — в моё сознание проникает голос Вадима, и что-то касается моего лица, волос…

— Уберите с меня, снимите их! — я в панике вскидываю руки, закрывая лицо, и трясу головой. — Снимите!

Получается только шептать, но меня слышат.

— Всё-всё, Аленький, на тебе ничего нет, клянусь! Мы на улице, малышка, успокойся, пожалуйста, — Вадим прижимает меня к себе, гладит по волосам, и я сама прижимаюсь сильнее, ища защиты.

— Это пиздец как романтично! — с чувством выдаёт Инесса. — Наверное, я должна сказать Сашеньке спасибо за то, что Занзибар не стал моим последним приютом. Хотя… наш отдых только начинается.

— П-придурки н-ненормальные! — всхлипывает Стешка и раздаётся хлёсткий удар. — Геныч, иди в жопу!

— Ангел мой, я думал, тебе понравится… прости.

— Аленький, прости, пожалуйста! — шепчет мне в ухо Вадим и целует, и гладит, и снова шепчет.

— Сашок, взгляни н-на меня, — просит Стешка, взяв меня за руку. — Вадик, в-выпусти её.

Всё ещё не в силах унять дрожь, я высвобождаюсь из объятий Рябинина и следую за Стешкой.

— Саш, ты только не волнуйся, сейчас п-посмотришь через стекло и поймёшь, что мальчишки х-хотели тебя обрадовать. П-поверь, это очень красиво, только не бойся, ладно? Мы с тобой за окном. Смотри…

С террасы сквозь панорамное стекло видно только часть гостиной, но и этого вполне достаточно. Сейчас там остался только Жорик, взирающий с детским восторгом на стены и потолок, украшенные гигантскими (с мою ладонь — не меньше) и разноцветными тропическими бабочками.

Это и правда очень красиво… но больше я не войду в этот дом.

А тебя, Рябинин, я никогда не прощу!

Глава 23

Внимание, желание!

Александрина

— Что бы там ни говорили пессимисты, а бабочки всё же совершенно прекрасны, а на белом потолке и вовсе неповторимы, — проникновенно изрекает Геныч и дурашливо тычет пальцем мне в коленку. — Эх, что ж вы, женщины, творите с нашим братом, м-м? Мы ж из-за вас мозги теряем.

— Но тебе-то о чём беспокоиться? — я грубо отбрасываю его руку и отворачиваюсь, чтобы не видеть его радостную крокодилью морду и покаянную — Рябинина.

— Ангел мой, твоя сестра намекает, что у меня нет мозга.

— Ген, отстань от неё, а т-то я тоже начну так думать, — отбрила его Стешка и обняла меня за шею.

— Сашуль, — зашептала она мне на ухо, — ну х-хватит дуться. Они, конечно, п-придурки, но ведь хотели как лучше. Ну согласись, красиво же, п-правда? Представь только, салют из живых бабочек!.. Да я бы п-пищала от восторга, если б мне такое устроили.

— Я тоже пищала, — напоминаю ей и Стешка вздыхает.

На самом деле я давно уже перестала злиться. А приняв полстакана успокоительного, и вовсе расслабилась и даже попыталась понять душевно-творческий порыв Вадика. Бабочки действительно красивые… когда они на потолке. Но очень уж огромные. И эти их ужасные цеплючие лапки — бр-р-р! — до сих пор мороз по коже пробегает, как вспомню.

Я всё думала, откуда Рябинин их взял — в самолёте, что ли, транспортировал? Но Стешка просветила — оказывается, на Занзибаре есть специальный питомник по разведению и экспорту этих чудовищ. Надо же, наверняка Вадик заранее позаботился. И хотя я ещё злюсь, мне всё равно приятно, но ему об этом знать вовсе необязательно. И уж конечно его