Дом. Я распахиваю дверь и вываливаюсь из машины, не дожидаясь остановки. Кажется, Матис зовет меня. Кажется, Сергей пытается остановить. Не знаю. Мне просто нужно уйти. Подальше ото всех.

Зрение плывет, пульс стучит в висках. Под ногами хрустит гравий, пока я бегу к своему дому.

Не к своему. К его. Ничто здесь не принадлежит мне.

Жизнь должна была налаживаться. Всё было прямо передо мной — шанс измениться, перестать жить прошлым. Все рейды последних двух месяцев проходили нормально, потому что я ждала выстрелов. Но как, блять, я могу быть телохранителем, если не выдерживаю внезапной атаки?

Бесполезная. Так назвала бы меня мать. Жалкая. Ни на что не годная.

Я врываюсь в гостевой домик и мчусь в ванную. Сгибаюсь над раковиной, пытаясь вдохнуть. Глаза горят от непролитых слез. Мать была права.

О чем я думала, когда надела это платье и накрасилась? Кого пыталась обмануть? Внутри я уродливее, чем снаружи. И нужно это исправить. Я должна быть испуганной, израненной, сломанной — везде.

Кулак взлетает и бьет в твердую поверхность. Зеркало разлетается от удара, я рыдаю без слез. Руки движутся сами — бьют, крушат, надеясь, что я почувствую что-то кроме пустоты и ярости. Неважно, сколько осколков вонзится в кожу, сколько крови стечет по разбитому отражению. Удары ничего не меняют. Почему я, блять, ничего не чувствую?

Я — ходячее дерьмо, которому лучше умереть. Никто, кроме Матиса, не будет горевать. Через неделю все забудут, что я вообще существовала. Я стану еще одной цифрой в бесконечном списке тех, кто не вернулся.

Я могла убить Матиса сегодня. Могу убить его однажды. Я должна была быть глазами своего отряда, но не увидела ту атаку. Как я могу защищать кого-то? Неужели я так и буду жить — в страхе каждого дня?

Мать была права. Я никогда не была создана для величия. Не будет версии меня, которая оставит этот мир лучше, чем пришла в него. Все, кто мне дорог, мертвы. И я — общий знаменатель.

Я замахиваюсь и бью по зеркалу с криком. Боль пронзает где-то в самой глубине, и мне нужно вырвать ее. Я отшатываюсь, царапая грудь, чтобы остановить это. Взгляд падает на осколок. Острый, как...как нож.

Пальцы дрожат, я тянусь к нему. Кровь с костяшек капает на стекло, на пол. Острые края впиваются в ладонь, разрезая кожу, выпуская алую реку.

Я ловлю свое отражение в уцелевшем осколке, и в голове всплывает слово: Красивая.

Так я подумала сегодня, когда надела эти вещи. Но та, что в зеркале, не заслуживает этого слова — не после того ада, что следует за мной по пятам и сжирает всё хорошее.

Я прижимаю острие к запястью. Капля крови выступает в тишине. Легкий укол — и нервы успокаиваются. То же чувство, когда я выхожу на ринг без уверенности, что останусь жива. Я надавливаю сильнее, жаждая погрузиться в туман принятия. Один порез — и всё закончится. Так проще. Лучше. Если я умру, боль прекратится, да? Я буду с Ти-Джеем и Гаей, и больше ничего не будет иметь значения.

Если лезвие войдет глубже, встретит ли меня тьма? Всё просто исчезнет? Или я закрою глаза и очнусь в другом теле, чтобы начать всё сначала, как верила мать? Или там будут жемчужные врата?

— Что ты делаешь?

Осколок вырывают из моей руки, он разбивается о пол. Теплые руки обвивают меня, вытаскивая из ванной. Я бьюсь в его хватке без тактики, без навыков — просто мечусь, надеясь попасть.

— Залак.

Нет, нет, нет, он не должен был этого видеть. Я дергаюсь сильнее, но он только крепче прижимает. Рыдание разрывает грудь. Ковер обжигает кожу, пока я бессмысленно бью ногами.

— Отпусти, — плачу я.

Боль прекращалась. Становилось тихо. Зачем он это испортил? Я могла наконец освободиться и умереть, оставшись величайшим разочарованием матери. Я уже покидала его однажды — он переживет, если я сделаю это снова. Он знает, как это бывает. Сергей защитит его лучше, чем я когда-либо смогу. Однажды я могу убить его — и это уничтожит меня.

— Никогда. — Матис опускается на пол, не обращая внимания на мои попытки вырваться. Он выглядит как человек, которого ломали слишком много раз, и это — его последняя грань. Слезы повисают на ресницах, а в глазах — такая боль, что резко контрастирует с тем улыбающимся мужчиной, которого я знала.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Ты должен. Я больше не могу. Уже слишком поздно. Я не могу вернуться. Просто дай мне умереть. Пожалуйста.

Он впивается пальцами в мои волосы, прижимая губы к макушке.

— Я не могу потерять тебя, — хрипит он.

Но разве можно удержать призрака? Это должно было случиться. Я — бомба с часовым механизмом, вопрос только во времени.

— Отпусти, — я бормочу это, хотя сама вцепилась в его одежду.

Голос дрожит, потому что...я не знаю, хочу ли я уйти на самом деле. Я просто так устала жить, будто мне не положено быть живой. Эти месяцы были такими хорошими, каждый день — чуть легче. Шаг вперед, два назад. Так всегда и бывает.

— Я никогда не отпущу тебя. Я обещал себе, что в этом десятилетии не пойду ни на одни похороны. Не заставляй меня нарушать это обещание.

Его надломленный голос режет глубже, чем стекло. Первая слеза падает. Скатывается по щеке, впитывается в его рубашку. Затем — еще.

Как давно я последний раз плакала? Кажется, даже на похоронах Гаи и моей команды я не проронила ни слезинки. Когда раздался взрыв, во мне будто что-то переключилось. Зачем Матису такая, как я? Ему нужна сильная, стойкая. А я — слабое звено. Убийца, притаившаяся в тени.

Я отталкиваю его, но его руки по-прежнему прижаты к моей ране — той, что я нанесла себе сама, — сдерживая кровь.

— Ты скучал по мне, да? — рычу я. — Ты этого хотел? Я разрушена, Матис. Я сломана настолько, что меня уже не починить. Вот по кому ты тосковал. Это всё, что от меня осталось. Я не была счастлива до того, как уехала отсюда. Не была счастлива и после. Я даже не знаю, что это, чёрт возьми, значит. А теперь они все мертвы, и у меня не было шанса попрощаться.

Слёзы текут в рот, пока я говорю. С каждым словом боль в груди становится острее. И под всем этим — чувство, которое я узнаю, но