Зарубив себе в памяти, натянуть по самые гланды тех, кто за Воробушком следит, я кинулся к ней на помощь, как Зорро, мать его!

И спас!

И вот теперь везу, привычно обходя знакомые буераки и ямины, и думаю, как разговор-то начать?

И, самое главное, как перейти к основному?

К предложению!

Основательному!

Она, блин, серьезная слишком! Хотя так славно меня встретила! С такой готовностью! Если бы не эти придурки, что вечно за мной увязываются!

Придумали: техника безопасности!

Да посмотрел бы я на того, кто мне попробует дорогу перейти! Или даже просто косо глянуть!

— Вот сюда нам, — неожиданно прерывает мои размышления Воробушек.

Заезжаю в небольшую деревню, названия которой, если честно, не помню даже, торможу у крайнего дома. Тут переселенцы живут, погорельцы, кажется.

— Спасибо, — сухо говорит Воробушек, — потом еще один адрес, и все. Больше не буду задерживать.

— Мне несложно, — почему-то ляпаю я, и Воробушек смотрит на меня странно очень.

После открывает дверь и выпрыгивает на улицу.

Я смотрю, как она открывает калитку, гладит по ушастой башке подбежавшую к ней собачонку, как распахивается перед ней дверь дома, и на пороге появляется молодая женщина с ребенком на руках. За ее юбкой прячутся еще три любопытных мордахи. Еще парочка — пялится на машину в окошко.

Ничего себе, сколько их тут…

А двор-то бедненький… Надо запрос сделать, кто такие, почему так плохо живут. Помощь организовать…

Блядь, не только Бешеный решил Робин Гудом заделаться, похоже. Или это просто заразно?

Воздушно-капельным передается?

Правда, у Бешеного, насколько я понимаю, червовый интерес, все не просто так… А у меня?

Тоже червовый?

Воробушек и в самом деле проводит на приеме совсем немного времени.

Смотрю, как она прощается с обитателями дома, что-то еще раз проговаривает строгим голосом женщине, гладит по головам двух совершенно одинаковых пацанят лет трех-четырех примерно.

И быстрым шагом идет ко мне.

А я взгляд не могу оторвать от ее сверкающих глаз, лица, свежего и нереально красивого.

Такая женщина…

И здесь.

И вообще ничего особенного в прошлом. Только муж. Кто он такой? Что-то в памяти всплывает, неконкретное. То ли менеджер какой-то, то ли банковский служащий. В любом случае — дебил полный.

Упустить такую бабу!

Отпустить ее сюда! Одну! Дебил и есть.

И я таким буду, если шевелиться не начну.

Воробушек садится в машину, улыбается.

— Сколько их там? — спрашиваю я.

— Где? А… Семеро, — говорит она, — вместе с мамой. Отца нет. Живут на пособия. И Олеся подрабатывает… Пишет статьи в интернет. Вот только плохой он тут…

— Решим, — киваю я.

Выезжаю на трассу, рулю, поглядывая на свою пассажирку. Она после общения с детьми явно оттаяла, сидит, улыбается.

И улыбка эта невероятно ее красит. И без того глаз не оторвать, а сейчас и вовсе на дорогу смотреть не получается.

28. Время и место

Такая жесткая, душная даже атмосфера в машине, никак не получается расслабиться, отвлечься. Уговорить себя, что все в норме, все — обыденность.

Зевс, кстати, вообще не помогает. Его присутствие — невероятно тяжелое, обволакивающее. Я ведь уже и забыла, какой он.

Насколько мощным может быть эффект от его молчания. От взглядов, которые он, словно бы невзначай, бросает в мою сторону.

Эти тягучие, длинные, внимательные волны скользят ко мне, обнимают, ощупывают… Черт, да это же реально! Словно прикасается! Физически!

У меня губы сохнут фантомным поцелуем. Воспоминанием того, что было недавно на дороге. На глазах у других людей.

И щеки горят.

Никуда не годится такое! Никуда!

Мне надо прийти в себя, надо как-то суметь настроиться на нужный лад. В конце концов, что такого произошло?

Ничего же…

Ну, встретились, ну, поцеловались… Почему нет? Мы, в конце концов, много часов в постели провели. И расстались без скандалов и стресса…

Мы не любовники, конечно, но и не чужие…

Вот, Зевс даже помощь мне оказывает. Как… Эм-м-м… Друг. С привилегиями, ага…

Господи, цирк какой в голове.

Мне бы о другом думать, а я все о сексе. Ощущение такое, что присутствие большого мощного мужчины, мужчины, с которым у меня уже был секс и этот секс мне понравился, что-то сдвинуло в моей глупой голове.

Или так еще раньше все сдвинулось?

Когда я позволила ему трахать себя в сауне?

И не только в сауне?

Спохватившись, с огромным трудом блокирую радостно проявившиеся в голове картинки того, что делал со мной Зевс Громовержец в постели, снова отлавливаю внимательный взгляд в свою сторону, отворачиваюсь, не сумев удержать судорожного выдоха.

Не помогает!

Вообще никак!

Провоцирует только, бессовестный!

Сидит, весь такой вальяжно-уверенный в себе, лениво рулит, пальцы эти… О-о-о… Дурочка, Тинка… Дурочка…

За окном бесконечный ельник и слякоть такая, что не понять, мы плывем или едем.

Стараясь отвлечься, упорно смотрю на чертовы елки и, когда машина, чуть вильнув в сторону, резко тормозит, не сразу понимаю, что произошло.

Просто машинально хватаюсь за поручень, чтоб не унесло в лобовое. Не пристегнулась еще!

— Ты как? — тревожно спрашивает Зевс, разворачиваясь ко мне, — Воробушек? Ударилась? Где?

— Нет… — у меня чуть-чуть дернуло шею, потянуло, кажется, от резкого движения, но в целом, ничего особенного. — Что случилось?

— Да яму, похоже, поймали. Сиди, я гляну колесо.

Черт… День сегодня определенно не мой.

Я смотрю, как Зевс осматривает колесо, затем звонит кому-то и витиевато матерится, рассказывая, кому и сколько рук оторвет и в какой очередности будет их в задницы засовывать.

Мне становится смешно.

Открываю дверь, выпрыгиваю на относительно чистую на этом участке пути грунтовку.

Лужа, в которую мы угодили колесом, чуть позади машины, на обочине. И каким образом Зевс умудрился ее цепануть, непонятно. Отвлекся, что ли? На что?

Свежий воздух неожиданно кружит голову, и я опираюсь на капот, понимая, что как-то все вокруг слишком сильно завертелось.

— Блядь! — испуганный возглас Зевса раздается сбоку, а затем меня придерживают за талию, не позволяя упасть. — Воробушек! Ты чего? Ударилась все же?

Он близко опять.

Слишком близко.

И пахнет от него… Дурманяще.

Я задираю подбородок, смотрю к суровое взволнованное лицо… И неожиданно для себя поднимаю руку и веду пальцами по заросшей бородой щеке. Ниже — по шее, мощной, с обветренной дубленой кожей. Такой кожи не бывает у офисных клерков, любящих прожариться на солнышке в Турциях и Дубаях.

Этот загар въедается навсегда от долгой, тяжелой работы на воздухе. Под палящим солнцем и ледяными ударами ветра. Такой бывает у полярников, моряков, лесорубов… Бывших заключенных, работавших долго на повале.

Что