Я точно схожу с ума. Я спятила, потому что вернулась обратно в Портленд, на задний двор, сижу с телефоном и плачу. Остановите все это, умоляю вас, еще одно расставание мне не вынести.

Потеряв равновесие, я шлепаюсь прямо на газон и не обращаю внимания на попытки Никсона поднять меня.

Кажется, я оглохла, ибо ни словечка не понимаю из сказанного им. Больно. Грустно. Холодно. Опять больно… Воздух наполнен этими чувствами.

Я прикрываю лицо ладонями и со всей душой реву, надеясь наконец-то избавиться от тяжкого груза, который мучает меня уже столько дней. Пусть все закончится, пожалуйста. Я больше не могу.

– Не плачь, – внезапно обнимает меня мужская фигура.

Никсон покрывает мое мокрое от слез лицо поцелуями и сжимает ладони в своих. Душно…

– Никсон, это правда? Ты не можешь так поступить со мной, – шмыгаю носом и лихорадочно бью того кулаками по груди. – Я не смогу без тебя. Что мне сделать, чтобы ты остался?

Большой палец Райта собирает капельки на губах, а сам парень жалостливо смотрит прямо в мои заплаканные глаза. Он открыл рот, явно думая что-нибудь сказать, но тут же его прикрывает и впивается в мои губы, утягивая в жадный влажный поцелуй. Я отвечаю ему. Мои руки обвивают его шею, тянут на себя, хотят нас одним целым сделать, а Никсон, словно разоблачив мои намерения, контролирует происходящее.

Этот поцелуй соединил в себе мое отчаяние и противоречивость Райта. Мы живем этим моментом: прервемся на мгновение, и мир расколется.

Неровное дыхание, бешеные удары сердца и капельки пота на лбу стали моим любимым ощущением; но я все забыла только в тот момент, когда Ник разогнал тьму и холод лишь одним касанием губ, заново заставил пройти через огонь и воду.

Голова кругом…

Когда кислорода стало не хватать, шатен медленно отстранился от моего лица и замер, не смея оторвать взгляда от побагровевших губ. Мне почему-то подумалось, как будто он снова меня поцелует, тем не менее это лишь мои безумные желания.

– Ты все еще меня любишь, – сквозь боль мягко улыбнулась я, поглаживая щетинистую щеку.

Никсон хмурит песочные брови и глубоко вздыхает, собираясь с силами. Он перехватывает мою руку и опускает вниз, продолжая настороженно молчать.

Я знала, что он скажет, поэтому молчала вместе с ним. Когда прощаться желания нет, остается только оттягивать время. Но это лишь самообман. Рано или поздно… уходят все.

– Мне пора, – поднимается во весь рост кареглазый, поправляя белую футболку.

Я же остаюсь сидеть на холодной земле и смотреть на высокого Никсона. Отсюда его ноги кажутся еще длиннее…

– Отлично, – без энтузиазма отвечаю я.

Никсона поглощает полумрак, он с каждой секундой все дальше и дальше от меня, не только физически, но и…

– Отлично, – краешком рта улыбается он и пропадает совсем.

– Отлично.

И сердце мое рвется на куски.

Эпилог

Меня зовут Рэйчел Милс. Это имя так же непримечательно для вас, как малоизвестные наименования звезд, входящих в созвездие Летописца. Это закон ранга – от известных к безызвестным. Моя героиня на протяжении всей истории сталкивалась со многим, что способно человека, в общем-то, сломать: слабость – это бесконечная смерть перед лицом силы. Я помню себя именно такой. Рэйчел – синоним к слову «слабый».

В одиннадцать лет мое сердце ранил отец. В семнадцать то же самое не упустил возможности сделать кое-кто, назовем его Тень. В девятнадцать причиной разбитого сердца стала я сама. Эта последовательность доказала мне, что, каким бы ни было начало, конец пути неотвратим и не всегда он бывает хорошим. Я теряла людей, находила новых. Я разочаровывалась, но благодаря новым знакомствам вновь расцветала, чтобы верить. Я бежала от прошлого, однако и будущее оказалось туманным. Я боялась чувств, они же мою жизнь наполнили чернильными пятнами.

Если попробовать определить объем пролитых слез, начиная с моего детства по настоящее время, не хватит ума. Впрочем, об этом мы судим образно, ведь никто из нас на самом деле не собирается рыться в этом «грязном белье». Но слез и вправду чересчур много. Я плакала из-за разных проблем, будь то плохая оценка за контрольную работу или сопливая мелодрама. Зачастую люди обесценивают собственные слезы, считая их проявление действием постоянным и привычным, однако это ошибка. Недооценивать чувства – значит переоценивать себя самого. Мы думаем, будто в наших силах держать эмоции в узде, и это вполне нормально, учитывая, что большинство и правда умеют контролировать чувства (впрочем, полное их отсутствие – уже болезнь), но порой, сами того не понимая, мы оказываемся в ловушке собственного «я»: сердце отныне ваш мозг. К чему я это? Все просто: я – живой пример недооцененности чувств и эмоций, и теперь они поставили меня на колени.

Я знаю, кто-то мне завидует. Думает: вау, мне тоже хочется рыдать, когда больно, смеяться, когда весело, ругаться, когда наступает ссора. Подростки страдают от: а) избытка чувствительности, б) дефицита эмоций. Одни губят себя молчанием, боясь открыться окружающим, потому что однажды их боль уже кто-то отверг. Может, родители? Или друзья?

Другие же из-за обилия тонких ощущений внутри больше не в силах держать страдания в груди и утробно кричат, надрывая связки.

Что может быть ужасней, чем быть неуслышанными? Только одно: услышанными не теми.

Это моя первая статья в колонке «Я тебя слышу», и посвящена она одному человеку. Не знаю, читает ли он сейчас газету или даже не подозревает о моей, грубо говоря, исповеди, тем не менее не попытаться – значит поднять белый флаг. Я сдаваться не собираюсь.

Прошло больше трех месяцев после завершения судебного разбирательства. Воды утекло много, согласна. Время не признает невежд, а я старалась вести себя достойно и не разбрасываться драгоценными секундами налево и направо. Моей главной целью было: 1) очистить имя газеты, 2) оправдать себя перед тобой, поскольку ты значишь для меня больше, чем весь мир. Громкие слова, не так ли? Но ты и есть весь мой мир.

Помнишь, однажды в «Сумрачном парке», во время звездопада в ночь на двадцать шестое марта, ты сказал мне: «Наши чувства потеряют значимость лишь тогда, когда на небе не останется звезд». А теперь взгляни вверх. Смотри туда каждую ночь, и ты увидишь – они все еще на месте.

Горько думать, что мой образ закрепился в твоем сознании в виде афоризма «И ты,