Он вернулся в гостиную, взял с сундука телефон, который весь вечер молчал, и, похоже, включил на нем звук. Как только экран загорелся, уведомления посыпались одно за другим, без остановки.

– Ты не поцелуешь меня на прощание? – потерянно спросила я, стоя в проеме между гостиной и балконом.

Он окинул меня взглядом с головы до ног, будто пытался запечатлеть мой образ. Казалось, он создавал в воображении живую картину того, что хотел бы сделать с моим телом. Или того, что мое тело могло сделать с ним, прислушайся я к его желаниям.

– Нет, – ответил он коротко и ясно.

– Почему?

Я не провоцировала его. Просто пыталась понять, что произошло и откуда взялась эта решимость уйти.

– En un beso sabrás todo lo que he callado. В одном поцелуе ты узнаешь все, чего я не сказал, – процитировал он национального поэта своей страны.

– Думаешь, мы больше не увидимся?

Острая боль полоснула изнутри по ребрам.

– Сейчас я не могу доверять тому, что думаю. Только тому, что знал раньше.

Он взял пиджак с кресла, разложил по карманам телефон, очки и портмоне.

– И что же ты знал?

Я не собиралась сдаваться. И не сдвинулась с места. Похоже, мы дошли до конца очередной главы.

Он направился к выходу, но, перед тем как исчезнуть, обернулся и посмотрел на меня в последний раз этим вечером. И вместо adiós сказал:

– Todo para lo que soy bueno es tú. Все, на что я годен, – это ты.

•

Я еще немного постояла на балконе, но не вынесла тишины в квартире. Мне нужен был фоновый шум. Я схватила пульт, включила телевизор и DVD-плеер и сняла с паузы фильм «Квартира», который начала смотреть вчера вечером. В комнате снова зазвучали голоса Джека Леммона и Ширли Маклейн:

– Зеркало разбито.

– Да, я знаю. Мне так нравится. Оно отражает то, как я себя чувствую.

•

Я пошла в ванную, чтобы принять душ. Мãe верила, что душ – лучшее место для размышлений. Среди пара, под струями воды разум теряет бдительность, ты не заставляешь себя думать, и поэтому мысли текут свободно. Я ни разу не совершила ничего выдающегося. Не чинила школы, не строила больницы, не удостаивалась премий, не спасала детей после землетрясений.

Макс часто говорил, что я должна жить только ради себя, а не ради других. «Не зацикливайся на деньгах, – твердил он. – Не желай их больше, чем нужно. Найди свое дело. Тогда тебе будет безразлично, сколько у тебя денег». Мне потребовалась целая вечность, чтобы понять эти слова.

Я забыла взять чистое полотенце и вернулась в спальню нагишом. На полу остались мокрые следы.

Чего я хочу? Обычной жизни где-нибудь подальше? Вместо той необычной, что у меня была? А что, если необычная жизнь – это проклятие? Может быть…

Я схватила большое полотенце с подставки для чемодана, завернулась в него и вышла на балкон. Нейромедиаторы в мозгу замигали, как сигнализация в доме перед тем, как сработать.

Я вдруг вспомнила, где раньше слышала слова о том, что миром правят жадность и страх. Их произнес Макс в беседе с Бастьяном. Я тогда пряталась в шкафу. Макс ненавидел диктатуру, но однажды сказал: «Иногда демократическому государству, которому не хватает либерализма, нужен либеральный диктатор».

Во время встречи Бастьян и Макс обсуждали политику. Теперь я вспомнила – именно поэтому их разговор не вызвал у меня интереса и я слушала вполуха. Бастьян не допрашивал Макса и не задавал ему вопросов о незаконных делах.

Облака наконец не выдержали и пролились классическим римским ливнем. Точно так же – внезапно – на меня снизошло озарение: возможно, у Макса и Бастьяна была своя игра. Вероятно, их связывали особые отношения.

Это многое объясняло: например, почему Бастьян с такой легкостью проникал в наш дом. Его никто не останавливал, не обыскивал… Он вошел в кабинет Макса с оружием… Такое могло произойти только в том случае, если Макс ему доверял. А если так, значит Макс его знал.

Дождь хлестал с такой силой, что мне пришлось отойти от ограждения. Капли воды разлетались в разные стороны, отскакивая от любой поверхности.

Они могли разговаривать, встречаться, даже планировать что-нибудь… Но что именно? Макс всегда играл только с самим собой, стремясь побить собственные рекорды. В чем тогда заключался его интерес к Бастьяну? Я мысленно вернулась к сцене на реке, когда мы сидели на песчаной дюне… Бастьян называл причину своего визита в Саличе. «Скажем, есть такой человек, которого Макс нанимает…» Никакого загадочного человека не существовало. Таинственного сообщника не было. Если только… Неужели Бастьян тогда сообщил мне настоящую причину своего приезда?

Я отодвинула столик ближе к двери. Мой дневник лежал на нем, насквозь промокший, рядом с серебристыми банками газировки.

Почему Бастьян спросил, бывала ли я в Панаме? Он тогда насторожился и проявил слишком живой интерес именно к этому городу. Где вообще находится Панама? «В Центральной Америке, – прошептал внутренний голос, – рядом с Коста-Рикой, и ты знаешь, что Бастьян туда ездил. А что, если он…»

Я снова посмотрела на дневник, который почти утопал в дождевой воде. Почему Бастьян его оставил? Чтоб доказать свою верность мне? Или Максу? Или самому себе?

Эпилог

Испанская лестница – это название для иностранцев. По-итальянски она зовется La Scalinata di Trinità dei Monti, Лестница Троицы на горах, но местные говорят просто la Scalinata – Лестница. По одной из версий, Испанской ее окрестил Китс или Шелли, жившие неподалеку, возможно, потому, что за сотни лет до ее постройки там находилось испанское посольство. Лестницу возвели, чтобы соединить французскую церковь Пресвятой Троицы на горах с Палаццо Мональдески на Испанской площади внизу, названной в честь посольства. Церковь и соседняя Вилла Медичи на самом деле принадлежат Франции, а не Италии, о чем мало кто знает. Лестница посвящена Святой Троице и поэтому имеет три яруса, символизирующие Отца, Сына и Святого Духа. Фонтан у подножия лестницы, спроектированный Бернини, напоминает лодку. Это отсылка к наводнению, когда Тибр вышел из берегов и одну из речных лодок унесло на Испанскую площадь, а когда вода ушла, лодка осталась и послужила прообразом для фонтана.

Каждый раз, когда мы с Чарли бывали в Риме, вечером после ужина мы шли в нашу любимую джелатерию за мороженым. Я предпочитала со вкусом фундука и фисташковое, а Чарли – страчателлу и шоколадно-ореховое. Потом мы поднимались по ступенькам, по всем ста тридцати пяти.

В том месяце, когда мы