Он говорил так непринужденно, ведь слежка за человеком – самое обыденное дело в мире.

На нем были сшитый на заказ костюм из шелка и льна и рубашка цвета морской волны с расстегнутыми верхними пуговицами. Солнечные очки он поднял на макушку, а другую пару очков, для чтения, зацепил дужкой за воротник. Несмотря на небрежную манеру речи и расслабленный вид, на его плечах я заметила незримую мантию власти. В своей жизни я встречала подобное зрелище слишком часто. Мешки под глазами и морщины на лбу Бастьяна свидетельствовали не только об усталости. Они показывали, насколько тяжелой была эта мантия. Со временем ее бремя изматывает.

– Но ведь мы должны были встретиться именно в Риме, согласна?

Голос вернул меня в реальность. Я насторожилась, не понимая, в чем подвох. Бастьян с явным удовольствием наблюдал за озадаченным выражением на моем лице.

– Прочти Roma наоборот, – подсказал он наконец.

– Amor, – прошептала я, удивляясь и веселясь из-за своего открытия.

Мы ненадолго замолчали, наслаждаясь присутствием друг друга. Так же как когда-то в Саличе. Нас озарял перламутровый свет воды в фонтане. Если бы все происходило по другому сценарию, я бы, наверное, спросила, заметил ли он мои морщины, сильно ли я изменилась, кроме, разумеется, цвета волос. Но такие вопросы казались глупыми и неуместными.

Будь это голливудский сценарий, он бы наклонился и поцеловал меня. Но это был наш сценарий, в котором каждое слово следовало выбирать осторожно, потому что мы знали, где проходит граница. В нашем распоряжении было совсем мало слов, зато глазами мы могли искушать друг друга без всяких запретов.

Я устала сидеть на металлическом ограждении, поднялась, открыла сумку и полезла внутрь.

– У меня есть кое-что для тебя.

Бастьян достал мою руку из сумки.

– Это подождет. Сейчас я не хочу терять ни минуты.

Он провел большим пальцем по тыльной стороне моей ладони.

– У тебя самая мягкая кожа, к которой я когда-либо прикасался. Ты совсем не изменилась.

Я была благодарна темно-синим оттенкам вечера за то, что они сгустились, оказав мне услугу и скрыв следы времени на моем лице. Наши пальцы переплелись сами собой, точно выверенным движением, словно были созданы, чтобы никогда не разъединяться.

– А ты? Ты изменился?

Я спросила нарочно – это была своего рода проверка. Он растерялся и отпустил мою руку.

– Конечно нет. Разве что у меня теперь свита, плотный график и больная спина, но а так я все тот же парень, с которым ты танцевала.

– Вот еще уста, которые говорят одно, между тем как сердце думает другое…[12] Это были не мои слова, а цитата из «Графа Монте-Кристо».

Бастьян пах иначе, чем я запомнила. Дымом и мускусом с тяжелыми нотками сладости. Мне больше нравился его прежний цитрусовый аромат. Я бы узнала этот запах где угодно: горький апельсин и лимон с петигреном и розмарином. Он напоминал мне севильские улицы в январе с их вечной свежестью.

– Жаль, что ты не связалась со мной раньше, – пробормотал он. – После отъезда я старался держаться подальше от тебя. Даже попросил перевести меня на другое задание.

Вдруг он занервничал, не зная, куда деть руки. Порой так ведут себя курильщики, когда у них заканчиваются сигареты. Я была уверена, что он бросил. Наверняка американская общественность получила бы коллективный инфаркт, если бы узнала, что их президент курит.

– Но я должен был знать, что с тобой происходит, – продолжил он. – А это было непросто…

После того как его отстранили от расследования, связанного с Максом, у коллег не осталось причин делиться с ним свежей или важной информацией.

– Тогда агентство серьезно прижало Макса. Они понимали, что он что-то затевает, но он был нашими глазами и ушами.

Бастьян смущенно улыбнулся:

– Ты, наверное, и так все знаешь.

Конечно я знала. Когда страной правит политический безумец, будь то Милошевич или Пиночет, на него списывают все беды. Но когда безумца свергают, он уходит или умирает, его преемники, пришедшие на волне демократических перемен, нередко оказываются не менее безумными. Цикл безумия не прерывается, а здравый смысл и рассудительность становятся первыми жертвами. Но Макс хранил верность себе: хотя он по-прежнему передавал информацию американцам, на первом месте у него всегда были собственные интересы.

Чего я не могла понять сейчас, в Риме, так это почему Бастьян все время возвращался к прошлому, от которого я старалась убежать. Давним событиям, память о которых я похоронила, не следовало напоминать о себе. Вытаскивать былое на свет не стоило.

На улице, ведущей к площади, показалась темная фигура мужчины. Своими внушительными размерами он походил на Бэмби. Я кивнула в его сторону. Бастьян тоже кивнул, подтвердив, что это телохранитель из Секретной службы. Скорее всего, менял позицию или заступал на смену.

Площадь была пуста, если не считать коренастого официанта, который все еще суетился в баре. Я сказала Бастьяну, чтобы он попросил в баре стул. Бастьян вернулся со стульями, за ним следовал официант с подносом, двумя бутылками и парой только что вымытых бокалов, еще теплых и запотевших после посудомоечной машины.

– Стулья я нам раздобыл, – сказал Бастьян, ставя их у фонтана. – Он попросил, чтобы мы перенесли их к дверям, когда будем уходить.

Я села. Официант открыл бутылку пива и протянул Бастьяну. Потом открыл бутылку газированной минеральной воды, разлил ее по бокалам и поставил их на край каменного ограждения. Бастьян расплатился, добавив к купюрам улыбку и вежливое «grazie mille, большое спасибо». Передавая мне бокал, он поглядел на меня с добродушной улыбкой.

– Знаю, что ты не пьешь пиво, – сказал он. – А лаймы у них закончились.

– Откуда ты знаешь, что я не пью пиво? – нахмурилась я.

– Помню из твоего дневника. Ты пьешь колу или воду с лаймом, – уверенно заявил Бастьян.

Что ж тут скрывать, меня поразило, что он все это помнит спустя столько лет. Как бы банально это ни звучало, время разъедает воспоминания, как ржавчина. Некоторые вещи, о которых я и сама уже забыла, будто перекочевали со страниц дневника в голову Бастьяна и решили там обосноваться.

– Мне нравится сочетать сок лайма с текилой, но довольствуемся тем, что есть. – Он откинул голову и сделал глоток из бутылки, а затем многозначительно добавил: – Как и друг другом, нам же деваться некуда.

Он приподнял бутылку и чокнулся с моим бокалом.

– Saluti, поскольку мы в Италии. И с днем рождения меня.

Как я могла забыть? Первое апреля. День дурака.

Тем временем официант вернулся в бар, выключил свет, и маленькая