– Ты правильно поступаешь, милая. Правда. – Пауза, затем он продолжил: – А ты, значит, наслаждаешься жизнью в свободном Париже?

– Ой, папа! – Он мог быть таким чудаком со своими устаревшими фразочками. Волна любви к ее отцу и матери захлестнула ее, и она продолжила: – Здесь чудесно. Хотелось бы мне, чтобы вы с мамой были здесь.

– Нет, не хотелось бы, – рассмеялся он. – Мы бы только мешались у тебя под ногами. Хочешь сказать пару слов старушке? Она где-то здесь.

– Пап! – с упреком в голосе воскликнула Кейт. – Это грубо! Тебе бы понравилось, если бы она называла тебя старичком?

– Я был бы польщен, – ответил он со смехом. – Хоть не старым козлом! Эй, Пэт, или сюда и скажи пару слов своей дочери, прежде чем она уйдет, чтобы провести еще один день в компании лягушачьих лапок и канкана.

«Он невыносим», – мысленно усмехнулась Кейт, что в точности совпало со словами матери, когда та взяла трубку.

– Твой отец невыносим. Я говорила ему, что сейчас во Франции, должно быть, ранняя рань, но он просто не мог не позвонить.

– Все в порядке, мам. Мне все равно пора было вставать, ты же знаешь, мы рано начинаем занятия. Ладно, как ты?

– Лучше не бывает, – беззаботно прощебетала ее мать, – но давай не будем обо мне. Как ты там справляешься? Как твой французский?

– Пока что все хорошо. – Она немного владела французским на базовом уровне, но ей бы стоило взять повторный курс перед приездом. – Но мне особо ничего не приходится говорить, кроме как заказывать в ресторане и поддерживать светские разговоры. Занятия полностью проходят на английском, поскольку в группе люди со всего земного шара. Есть даже еще одна австралийка, но она из Сиднея.

– Ну, это замечательно, – пренебрежительно произнесла ее мать, и Кейт улыбнулась про себя. Ее мама была убежденной мельбурнкой, родившейся и выросшей в этом городе. – Как проходит учеба?

– Мы только начали, но пока все идет великолепно. Очень отличается от всех кулинарных занятий, на которых я была. Женщина, которая их проводит, просто потрясающая. Я немного пообщалась с ней вчера за обедом, и угадай что? Когда ей было около двадцати, она целый год путешествовала по Австралии и работала помощницей на кухне в том итальянском ресторанчике, который тебе так нравился, «У Бенни» или как он там назывался?

– Что ж, мир не так уж и велик, а? – Мать Кейт вздохнула. – Как бы я хотела, чтобы мы отправились в «У Бенни» на сегодняшний ужин. Тогда жизнь была простой. – Пауза, затем она продолжила: – Твой отец ведь не приставал к тебе с этими акциями, правда?

– Он мог о них упомянуть, – легко молвила Кейт. – Но не беспокойся, мам, он прав. Я собираюсь их продать. И подведу черту под делами с ты знаешь кем.

– Фу, – плюнула ее мать, – эта черта наверняка будет кривой, раз связана с ты знаешь кем. Но серьезно, дорогая, это правильный шаг.

– Да, – согласилась Кейт и, не желая обсуждать это по кругу, сменила тему: – Как поживают мои любимые малыши? По-прежнему создают хаос, надеюсь?

– Еще как, – ответила ее мать, ласково рассмеявшись, – особенно Билли, боже, что у него за характер! Он идет по жизни своей дорогой, это уж точно.

– Лучше и быть не может, – твердо произнесла Кейт. Ее племянник Билли, младший ребенок Леи, занимал особое место в ее сердце, хотя она также обожала очаровательную старшую сестричку Билли, Мию. Но Билли напоминал ей себя в ее возрасте тем, что постоянно попадал в неприятности из природного любопытства к окружающему миру.

Они немного поболтали о Париже и кулинарных занятиях, но в какой-то момент Кейт пришлось завершить звонок. Теперь она была рада, что отец ей позвонил. Она будто заново родилась, почувствовала готовность начать новый день. И подвести черту под делами с Джошем и той частью ее жизни. Так что прежде чем направиться в душ, она открыла последний неотвеченный имейл от «Ресмонд», нажала на кнопку «Ответить», быстро напечатала «Попробуйте предложить на триста процентов больше того, чем вы уже предложили, и, возможно, я рассмотрю ваш оффер. С уважением, Кейт Эванс», – и отправила.

Глава седьмая

– Величественная простота в оттенках зеленого – вот в чем суть весны, – произнесла Сильви. – Взгляните сами. – И она указала на изобилие овощей, выстроившихся в ряд на столе: ярко-зеленый стручковый горох, выделяющийся на фоне белоснежной миски; оливковые артишоки в корзине из волокон листьев пальмы рафии; пучки шпината глубокого зеленого оттенка; свежайший чеснок, чьи светло-зеленые побеги визуально превращали его в крошечный лук-порей; маленький, мягкий, темно-зеленый салатный овощ, известный во Франции как mâche или doucette, который в это время года можно было увидеть повсюду. Здесь же лежали различные травы всех оттенков зеленого: перистый укроп и кружевная петрушка; мелколистный тимьян и крупнолистная мята; пучок зеленого лука и веточки эстрагона и кервеля. Рядом с этой зеленью стоял, контрастируя, решетчатый деревянный ящик, заполненный некрупным молодым картофелем, чья кожица готова была вот-вот лопнуть, обнажив восхитительную мякоть цвета воска; высокая бутылка с органическим оливковым маслом из Прованса рядом с прекрасным кругом Нормандского фермерского сливочного масла; ярко-красный piment d’Espelette в баночке; и длинное блюдо из сине-зеленого стекла, на котором лежали маленькие круглые кусочки козьего сыра, без сомнений, того самого, который вчера принес тот парень, с которым Габи столкнулась в дверях.

Прекрасная картина, классический натюрморт, годящийся для того, чтобы запечатлеть его в буйстве красок. «Но этого не произойдет», – подумала Габи, решительно пытаясь сдержать жалость к себе. После беспокойной ночи она очнулась с ясным пониманием – она ее потеряла. Не потребность фиксировать жизнь в линиях и красках – нет, это чувство никуда не уходило, мучая ее, как неуемный зуд. Но чем больше ты чешешься, тем хуже становится. Ты остаешься наедине с ноющей болью, твоя кожа воспаляется сильнее, чем прежде, и все же ты не можешь избавиться от зуда. Так что она не потеряла эту потребность, нет, но лишилась способности распознавать, понимать, приведет ли куда-нибудь ее вдохновение, лишилась этого глубоко укорененного знания, которое делает тебя художником. Раньше она чувствовала это интуитивно. От вдохновения к процессу, от процесса к завершению работы – все это происходило непрерывно. Не всегда в результате выходила великолепная картина, не всегда даже просто хорошая, но это было не страшно, поскольку все являлось частью чего-то большего. Все эти годы она усердно работала, чувствуя свой собственный путь в искусстве, чувствуя глубоко, так что он проник в ее кровь и кости. Она работала неустанно, не боясь