Мой взгляд метнулся от сияющей бабушки к смущенно переминающемуся с ноги на ногу Енисею, а потом – к зловеще безмолвному шкафу. Нужно было выбираться из этой ловушки. Немедленно.

– Баньку! – вдруг выдохнула я. – Ты же с дороги, бабуль! Надо тебя попарить, от усталости избавить! А Енисей пока… э-э-э… вещи разложит, да друзей навестит. Вечером потолкуем.

Схватив Бабу Ягу под руку, я потащила ее к выходу, оставив королевича в полном одиночестве посреди горницы с глупой улыбкой на лице и невысказанным признанием на устах. Главное было убрать бабушку от этого шкафа. А уж потом я придумаю, что делать с Енисеем. Если Кощей на нем раньше медовуху настаивать не начнет – этот может.

***

Вернувшись в терем после того, как усадила бабушку в баньку под предлогом «смыть дорожную усталость и настроиться на семейную радость», я была готова рвать и метать. Енисей все так же стоял посреди горницы, но теперь его смущение сменилось решительным блеском в глазах. Видимо, за время моего отсутствия он успел набраться смелости. Или просто набраться – настойками от него разило аж от порога!

– Ну, – я уперла руки в боки, перекрывая ему путь к отступлению, – объясняй. Зачем приперся? И с какой стати бабуля решила, что ты здесь жених?

Енисей выпрямился и торжественно воздел руки к потолку.

– Василиса Ильинична! Я пришел сделать предложение! Серьезное, осознанное! Я люблю! Люблю, не могу!

Вот так новость. У меня даже дыхание перехватило от наглости. После всей истории с курортом, после того, как на меня с ружьем пошел, как лягушку целовал и расколдовать не смог – он еще и в любви имеет наглость признаваться?!

– Енисей, – начала я, стараясь говорить терпеливо, как с дитем малым. – Ты в курсе, что я занята? У меня уже есть жених! И помолвка наша скреплена клятвой в самой Нави. Нарушишь – душа навеки будет прикована к царству холода и смерти. В общем, стандартный брачный контракт.

Я ожидала увидеть на его лице разочарование, растерянность, может, даже испуг. Но вместо этого его лицо озарилось такой улыбкой, что во мне зародилось нехорошее предчувствие. Что бы королевич не задумал, страдать будут все.

– О, я знаю! – воскликнул он радостно. – Все в курсе! Поздравляю, кстати. С Кощеем. Папенька приглашение получил, велел передать, что быть непременно постарается, но обещать не сможет. Дела государственные-с. Он, собсна-с, меня и послал. Как посла. И я присол… тьфу! Пришел…

Я остолбенела.

– Куда пришел?

– На свадьбу. Твою и Кощееву.

– А… ты же мне только что в любви признался.

– Я?! Василиса Ильинична, ты путаешь, нас у папеньки трое. Старший – умный детина, средний – ни так, ни сяк, младший – вовсе дурак. Я средний. Ни так, ни сяк. А сумасшедших у нас вообще нет! Невесту у Кощея отбивать…

– Тогда на ком ты жениться-то хочешь?

– На Аленке! – выпалил Енисей, и его лицо расплылось в блаженной улыбке. – Она… она такая сильная! Решительная! С топором! И когда она за мной по лесу бегала, кричала, что на сухарики порубит… я понял! Это любовь! И чудо-юдо ей понравилось, одна оценила! Так что я решил: втроем жить будем. Я, Аленка и чудо-юдо.

– Вчетвером. У Аленки еще козел.

У меня отвисла челюсть. Енисей влюбился в Аленку… наша боевая Аленушка, девица с топором, королевной станет! А я… Василисой Кощеевой. Если бабуля раньше в кадке с огурцами солеными не притопит. Или