Возможно, барин был не настолько конченый идиот и знал, что делает. Чужие сожженные дома его не тревожили, в отличие от отношения старухи, тогда еще молодой девки, к ребенку.

— Не твоего ума это дело, — предупредила я, открывая дверь на господскую половину. — Ступай к Ларисе Сергеевне. Скажи, что завтра поговорю с ней.

Вместо бедняжки, которую мне наглядно обрисовала старуха Парашка, спасибо ей за это огромное, на мгновение проглянула привыкшая к немедленному исполнению распоряжений Ольга Кузнецова, и девица изумленно застыла. Я не стала дожидаться ее реакции, деловито прошла туда, где, как я смутно помнила, была кухня.

Сейчас оттуда доносился богатырский храп и так несло скверно выделанной кожей, что меня замутило, и я даже подумала — как давно я овдовела и не могу ли быть беременной третьим малышом? Против я не была бы, конечно…

В углу, на лавке, покрытой не слишком чистой тряпкой, сотрясал кухню храпом и ароматизировал воздух мужик лет пятидесяти. Спал он на спине, свесив руку и разинув рот, я решила, что он мне не помешает. На столе горела масляная лампа, дававшая тусклый, неприятный для человека двадцать первого века свет, но мне было не из чего выбирать.

Вот погреб, сейчас крышка закрыта, и мне придется ее поднять, чтобы еще раз спуститься, уповая, что никто не ударит меня по голове. Дерево было невозможно тяжелым, лестница уходила в пропасть, и я рисковала сверзнуться без посторонней помощи, но, взяв лампу и осторожно нащупывая каждую ступеньку, я пошла вниз.

Ударить меня могли… где-то здесь, предположила я, когда уже сделала несколько шагов, но не позже. Иначе уже не размахнуться, проще было меня столкнуть. И я, скорее всего, не слышала, как ко мне кто-то подкрался, или не придала этому никакого значения. Шаги мне должны быть привычны — например, это могла быть Домна с ее хлопающими туфлями, или она их сняла.

Почему меня ударили, почему не столкнули? Тот, кто это сделал, весьма и весьма неумен.

Я считала ступени. Двенадцать или четырнадцать, я летела примерно с двух метров, это серьезная высота, но недостаточная, чтобы я погибла с гарантией. Это была месть, ненависть, а не попытка убийства?

Опустив лампу к самому полу, я изучала место происшествия, уговаривая себя, что расследование — это невероятно просто, недаром в каждом детективе любая клушка уделывает нерасторопных полицейских. Чем больше я рассматривала пол, тем витиеватее становились эпитеты в адрес писателей и сценаристов, приличного среди них не было ни одного, и где-то через четверть часа я сдалась.

Черное пятно наверху лестницы выглядело порталом в бездну, так какая разница, сверху ты смотришь на нее или снизу?

Потом я подумала, что подвал, возможно, находится даже чуть выше, чем моя клетка. А затем, продолжая до звона в ушах вслушиваться в то, что происходило вокруг, и проклятый мужик своим храпом заглушил бы даже выстрел, я повернулась и осмотрела подвал уже как помещение.

Осколки кувшина небрежно смели в сторону, девица неспроста мне пеняла. Разлитое молоко никого не удивило. Стало быть, то, что я спускалась в подвал, редкостью не было, как и разбитая мной посуда. То ли я неповоротлива, то ли уже не первый случай. То ли мне лучше воздержаться от любых поспешных выводов.

Я поднималась, прогоняя внезапную панику. Мне все казалось, что кто-то только и ждет, пока я высуну из подпола нос, но никого, ничего, кроме спящего мужика и кота, который пришел и устроился у него на пузе. Мужик глубоко дышал, кот поднимался и опускался, и на морде у него было написано презрение ко всему роду людскому, но природная лень мешала спрыгнуть с мужика и найти себе место поудобнее.

Сообщив коту, что он придурок, я принялась рыться в поисках съестного. Кухня оказалась грязней, чем я думала, вся заляпана жиром, ни у кого не доходили руки ее как следует отмыть, на остывшей плите пировали тараканы, и на открытой деревянной стойке в горшках и кувшинах не нашлось ничего, чем можно было накормить детей. Обругав себя, я нашла самый чистый горшочек и отправилась с ним снова в подпол.

Немного меда — заберу остатки, их как раз хватит мне, детям и Парашке, немного творога, который, кажется, еще не испорчен. В кедровых орехах порезвились мыши, а вот до головки сыра они не добрались, и я, вернув наверх горшочки с медом и творогом, вооружилась ножом и опять спустилась в погреб.

Сейчас я чувствовала себя не в пример увереннее. Нож выглядел весомым аргументом, хотя предназначался для сыра. Жадничать я не стала, половину сырной головки бросила обратно в горшок, прошлась еще по полкам, но остальная еда была сомнительна уже хотя бы потому, что мыши здесь ощущали себя хозяевами.

— Совсем ты мышей не ловишь, — высказала я коту, он не повел даже ухом. Я освободила от условно чистой посуды поднос, составила на него свои трофеи и оставила пока на столе, предусмотрительно накрыв все огромной кастрюлей.

Мне нужно было найти комнату, куда я завтра же намеревалась переселиться вместе с детьми, и мне было плевать, какие возражения окажутся у хозяйки. Я вышла в коридор, по памяти прошла до комнаты, где я впервые увидела и своего сына, и Ларису, и прочих действующих лиц. И теперь, по здравому размышлению и внимательному осмотру, я подумала, что жемчуга на шее вздорной тетки были фальшивыми.

Мебель деревянная, но вся из разных гарнитуров и старая. Состояние того, что стоит в моей клетке, не сильно отличается от того, что демонстрируется гостям, даже важным, как купеческий посланник. Ковер вытерт, можно было и на него свечу уронить. Обои когда-то были яркими, но давно выцвели, не выгорели — именно выцвели, будто стоили гроши и были куплены на известном китайском маркетплейсе…

И еще сейчас, ночью, здесь холодно. Стыло, словно никто никогда не протапливал дом, и близко не пахло горящим деревом. Я поежилась, подошла к окну, откинула занавеску, увидела двор и стену слева, вышла в дверь, за которой исчез бородатый мужик и в которую вбежала, а затем выбежала Домна. Коридорчик, ход налево, четыре ступенечки вниз и дверь на улицу. Я откинула засов и выглянула наружу.

Мне показалось, что это нежилое строение. По крайней мере, то, что я рассмотрела на другой стороне улицы, точно было