Бесспорно, постройка — точная копия тех, что напротив, и справа, и слева. Но окна, через которые прежде выдавали товар, застеклили и занавесили. Там, куда вел коридорчик — что-то вроде крытой веранды, а раньше была, скорее всего, рампа.

Стала понятна задумка архитектора. Я смотрю на здание одноэтажное, на самом деле в нем два этажа, и там, где живу я, раньше, до перестройки, были холодные склады. Отсюда и дохлые крысы, и вполне здравствующие мыши, с чего бы им покидать такое хлебное место, пусть от изобилия остались одни воспоминания.

Ясно, почему я оказалась с детьми внизу. Когда я вернулась и закрыла за собой дверь, убедилась в догадке окончательно. Теплее мне не стало… сейчас, насколько я понимаю, все же весна. Какой бы беспечной, неразумной и безответственной матерью я ни была, Парашка, которую прежний барин так ценил за отношение к ребенку, наверняка указала, что в таком холодном строении лучше перезимовать в самом теплом из всех мест.

Я уточню это у нее, подумала я и, стараясь не топать, заглянула в коридорчик на веранду.

То, что я там увидела, должно было стать едой, но не сегодня. Домна, вероятно, перебирала крупы, грибы и остальные запасы, что-то развешивала просушить. Она умница, а мне нужно разведать все как можно внимательнее.

Студено, серо, бедно. Я шла, заглядывая во все двери, не то чтобы мне много их попадалось, и поражалась тому, как все-таки удачно иногда маскируется нищета. Отчего-то казалось, что даже усердный крестьянин или мастеровой живет лучше, чем дамочка в хорошо пошитом платье.

Я остановилась возле двери, из-под которой пробивался свет. Прислушалась — бормотание, похоже, Ларисы и той самой девицы, которая спускалась ко мне. И здесь так же промозгло, как и во всем доме. И где-то спит Домна. Что делать мне — искать новую комнату, которая была бы с окном, или проваливать отсюда подобру-поздорову?

Я тряхнула головой, вернулась на кухню, посмотрела на кота, сняла кастрюлю с подноса, кинула коту немного творога. Не самая лучшая еда для кошек, но хоть что-то.

Никакой благодарности от кота. Но я на него была не в обиде.

Обратно идти было сложно. В одной руке я держала прихваченную в кухне лампу, другой старалась удержать поднос. Какие чудеса проявляет тело матери, когда ей нужно кормить детей — обычный человек выронил бы это все через пару метров, я же дошла до лестницы и начала спускаться. Какое счастье, что у меня платье не метет пол, хоть одну вещь милая глупая Липочка сделала правильно.

На середине лестницы я замедлила шаг, а после остановилась. Мне показалось, что дверь черного хода чуть скрипнула, и я замерла. Проклятая лампа, она меня выдаст, если тот, кто собрался зайти, делает это не с добрыми намерениями.

Надо было взять с кухни нож, хотя помог бы он, когда у меня в руках поднос, а лампу я могу бросить, и начнется пожар — строение деревянное. Пусть и сырое. И мои дети там, внизу, и другого выхода у нас с ними не будет, кроме как через огонь.

В подобную западню мне попадать не приходилось, а может быть, сейчас чувство опасности было особенно обострено. Да что говорить, с двумя крошечными детьми на руках я никогда бы не стала вступать в перепалку с вооруженным грабителем, даже если бы точно знала, что в руках у него пластмассовый пугач.

Но пока я себя накручивала и пыталась не уронить ни поднос, ни лампу, дверь приоткрылась достаточно, чтобы в нее протиснулась невысокая фигурка, замотанная в подобие плаща. А потом я расслышала знакомый стук подошв.

Меня в свете лампы было видно превосходно.

— Барыня! — ахнула Домна. — Барыня Олимпиада Львовна!

Она закрыла дверь, прилипла к стене — так она сопротивлялась жизненным обстоятельствам. Сейчас — в моем лице, отчего-то я ее опять перепугала не на шутку, она закрыла рот рукой, еще раз охнула, и я гадала — это после того, как я размахивала подсвечником, или была другая причина.

— Смилуйтесь, матушка-барыня! — всхлипнула Домна, закрывая теперь уже все лицо, так что я с трудом разбирала ее бормотание. — Силой великой заклинаю, не выдавайте меня!

Зверь обычно и бежит на ловца, а если не попадается, то потому, что охотничек — ротозей.

— Поднос у меня возьми, — приказала я негромко, и Домна с готовностью засеменила ко мне, а когда она поднялась и протянула к подносу руки, я, придержав его, спросила: — И где ты была?

Мне нужно это знать, чтобы понять, кого я могу превратить в вынужденные союзники. Никто не предан больше, чем тот, кого ты держишь на коротком поводке.

— Ларисе Сергеевне не выдавайте! — умоляюще повторила Домна. — Погонит она меня!

— А и погонит, что с того, — проворчала я, но больше для вида. — Много ты тут наработаешь, крысы и те с голоду дохнут. Так была где?

— У дочери, где мне быть! Она все хворает, — Домна так виновато заглядывала мне в глаза, что я впала в некое замешательство. Без подробностей сложно понять, почему Лариса, какой бы змеей она ни была, будет гонять Домну из-за визита к дочери.

Я разжала пальцы, и Домна забрала поднос.

— Пойдем, отнесешь ко мне в комнату. Так что твоя дочь? Почему тебя из дому погонят?

Может, дочь Домны — падшая женщина? Или больна чем-то сильно заразным, и тогда я совершенно зря не только стою рядом с ней, но и доверила ей нести еду для моих детей.

Домна остановилась. У меня теперь был совсем невысокий рост, но она была ниже меня почти на голову, с широкими седыми прядями в густых волосах, с удивительно крепкой для ее возраста грудью и не менее поразительно прямой для прислуги в бедном доме спиной.

— Клавдия Сергеевна, да сбережет ее вечный покой сила великая, Леониду мою не жаловала, — проговорила Домна, упрямо смотря в темноту коридора, и мне ничего яснее не стало. — Вам ли, барыня, не знать: хоть и родная кровь, а с глаз прочь, и сердцу спокойней.

Зря я отдала ей поднос, не знаю, как ее дочь, но Домна сама выглядит не очень здоровой психически.

— Кто кому родная кровь?

— Леонида моя, барыня, Ларисе Сергеевне,