Я наконец смогла хорошенько разглядеть самую старую из всех известных мне сирен, возможно, старейшую в мире.

Вид у нее был не очень-то радостный.

Посреди лба сходились две прямые черточки бровей, пристальный взгляд был направлен на нас. Глаза Луси, зеленые, как изумруды, источали холод. Она расстегнула молнию на куртке, я заметила, как у нее под рукой блеснул металл, и глянула на маму, но спросить, видела ли она то же самое, не успела, поскольку Луси уже подошла ближе.

Она оказалась выше нас, стройной, длинноногой и довольно широкоплечей для женщины. Кожаные штаны обтягивали мощные бедра. Лицо ее было, бесспорно, красиво, но что-то в нем порождало желание отвести взгляд. Я этого не сделала, но пришлось приложить усилие. Кожа Луси напоминала отполированный мрамор и, наверное, оказалась бы холодной и твердой на ощупь, рискни я до нее дотронуться. Кроме прямого шрамика на верхней губе и еще одного на шее, ее кожа была гладкой, без изъяна, матовой и чистой. Однако взгляд выдавал в ней долгожительницу.

Она остановилась перед нами и поочередно глядела то на меня, то на мать.

– На моем веку случалось много необычных дней, – сказала она.

При звуке ее голоса мой рот приоткрылся. Еле слышный, он словно исходил из пересохшего, напряженного горла. Я в испуге опустила взгляд ниже, на ее шею, и только тогда заметила третий шрам. Тонкая белая линия шла вдоль ее гортани. Посередине можно было различить небольшой сморщенный кружочек. Он стал заметен, когда вышло солнце и кружочек образовал едва видимую тень.

– Но этот просто выдающийся, – продолжила Луси своим скрипучим голосом. Взгляд ее метнулся на стоящую справа от меня маму. – Государыня. – Она снова посмотрела на меня. – И элементаль.

Она подступила на шаг ближе и посмотрела на меня сверху вниз. Наши взгляды встретились и задержались. Ее был суровый, но любопытный. Она заговорила, обнажив зубы:

– Ты звала?

Способность говорить наконец вернулась ко мне.

– Прошу извинить меня за вторжение… Чем бы вы ни занимались, когда я вас позвала. Но как только вы узнаете, для чего я это сделала, надеюсь, все поймете.

– Тогда продолжай, – велела она.

Я кивнула и жестом пригласила ее в дом.

– Спасибо, что приехали, – промямлила я, чувствуя, что выгляжу в высшей степени убого.

Луси издала какой-то непонятный звук. Возможно, недовольное ворчание? Выражение согласия? Она прошла мимо нас и стала подниматься по ступенькам. Когда она подошла к двери, до меня донеслось ее хриплое бормотание:

– Выбора особо не было.

В момент, когда Луси потянулась к дверной ручке, та повернулась, и дверь открылась изнутри.

Антони и Луси оказались друг напротив друга. Выражения лица Луси я видеть не могла, а взгляд вытаращенных глаз Антони был намертво прикован к ней. Так они и стояли – пара застывших фигур.

Из-за плеча Антони высунулась голова Эмуна.

– Здравствуйте, – весело поприветствовал он Луси. – Рад, что вы добрались. Проходите же. – Эмун энергично похлопал Антони по плечу, будто стараясь пробудить ото сна, и тот отошел в сторону.

Я оказалась достаточно близко от Луси, чуть позади и сбоку, и увидела выражение ее лица в тот момент. Глаза нашей гостьи широко раскрылись от изумления.

Она повернула голову, посмотрела на меня, затем на мою мать и снова на Эмуна.

– Государыня, элементаль, бывший парень и тритон. Я выехала из Варшавы рано утром в плохом настроении, но стоило оказаться здесь уже просто ради того, чтобы увидеть вас четверых вместе.

Луси переступила через порог и оказалась в вестибюле, а мы с мамой пошли следом. Когда Антони закрывал за мной дверь, он слабо улыбнулся.

– Я считала твой вид вымершим, – обратилась Луси к Эмуну.

– Мне часто так говорят, – ответил тот.

Мы впятером стояли, образовав неровный круг, и смотрели друг на друга.

Луси с каменным выражением лица сверлила взглядом Антони.

Наконец он сказал:

– Прости меня, Луси. Я знаю, что дал тебе слово, и сдержал бы его, оставил тебя в покое, если бы не эти двое. – Он показал на нас с мамой.

– Стало быть, ты догадался, кто я. В конце концов. – Когда Луси заговорила, каменное выражение сошло с ее лица, и она, по-видимому, расслабилась. В полумраке вестибюля ее глаза казались черными, и в них засветилось то, что я приняла за юмор. Она подмигнула Антони.

При виде этого дружеского жеста я поняла, что мы – Антони, мама и я – замерли по стойке смирно, как солдаты. Руки Луси расслабленно повисли вдоль тела, и она перенесла вес с ноги на ногу, будто дремлющая под деревом лошадь. Эмун стоял уперев руки в бедра и переводил серьезный взгляд с одного лица на другое в ожидании чего-нибудь интересного. Мне показалось, что происходящее его веселит.

Именно Эмун нарушил эту живописную картину. Он кашлянул, и на его щеке на короткое время появилась ямочка.

– Может, нам устроиться вон там? – Он махнул рукой в сторону того самого зала, где мама поведала нам свою невероятную историю. – Кто-нибудь хочет чего-нибудь выпить? У Адальберта и Фины сегодня выходной, так что я с радостью принесу всего, чего ваша душа желает.

– Я помогу, – подхватила я, радуясь возможности отлучиться хотя бы на минуту.

По дороге на кухню мы с Эмуном переглянулись.

– Как думаешь, что у нее с голосом? – спросила я, стараясь тихонько шептать. – Явно не простуда. Ты же видел у нее шрам?

Эмун кивнул, схватил поднос и полез в шкаф за стаканами и чашками, а я тем временем поставила чайник.

– Интересно, сохранился ли у нее русалочий голос?

Я на секунду задумалась. До сего момента мысль об этом мне даже в голову не пришла.

– Почему бы тебе не спросить? – предложила я.

– Сама спроси. – Эмун толкнул меня локтем в плечо, когда я закладывала в чайник пакетики с чаем. У него на щеке снова появилась та самая ямочка. – Она до жути страшная.

– Я заметила. – Можно было бы подразнить Эмуна насчет того, что