К вечеру я не выдержала.

— Может, всё-таки поужинаем? — предложила я. — На пустой желудок от страха только хуже.

Он медленно повернул голову, его глаза были пустыми, уставшими.

— Не голоден.

— А я голодна. И ты будешь есть. — Я уже научилась с ним так — не спорить, а констатировать. — Ба говорила, тебе нужны силы.

Я сварила простейшую похлёбку — картошка, лук, немного сала. Пахло не шедевром кулинарии, но сытно. Поставила перед ним миску. Он посмотрел на неё с тем же отвращением, что и на мой чай, но потом вдруг взял ложку и начал есть. Механически. Без понимания вкуса. Просто потому, что надо.

Мы ели молча. Только ложки стучали о глиняные миски. За окном стемнело. Я зажгла свечу, и её колеблющийся свет заставил тени плясать по стенам.

— Спасибо, — вдруг сказал он. Тихо. Почти шёпотом.

— За что? За похлёбку? Она и правда так себе.

— Нет. За сегодня. За рынок. Ты могла просто... уйти. Оставить меня там.

Я фыркнула.

— А потом бы всю жизнь мучилась угрызениями совести? Нет уж. У меня и своих проблем хватает.

Он поставил ложку, отодвинул миску.

— Почему? — спросил он, глядя на пламя свечи. — Почему ты мне помогаешь? У тебя из-за меня одни неприятности. Элрик, долги, теперь эти... наёмники. Логичнее было бы вышвырнуть меня в ту же ночь.

Вопрос висел в воздухе. Честный вопрос. А у меня не было честного ответа. Вернее, был, но он был таким дурацким, таким нелогичным, что я стеснялась его произнести.

— Не знаю, — сказала я в итоге, отводя взгляд. — Наверное, потому что... ты смотрел на меня.

— Что?

— Тогда. Когда был волком. Ты смотрел на меня, и в твоих глазах был не просто зверь. Было... понимание. Что ты умираешь. И страх. Я не могу просто... оставить кого-то умирать. Даже зазнайку-оборотня.

Он ничего не сказал. Просто сидел и смотрел на свечу. Его лицо в мягком свете казалось моложе. Без привычной маски высокомерия.

— Мой дядя, — начал он вдруг, и голос его был низким, ровным, без интонаций, — всегда был... амбициозен. Варлок. Младший брат моего отца. Он считал, что наш род стал слишком мягким. Что мы утратили свою дикую природу. Что мы должны править через страх, а не через уважение.

Я не дышала, боясь спугнуть этот редкий момент откровенности.

— Отец не слушал его. Говорил, что сила — в единстве. В верности своей стае. — Каэлен горько усмехнулся. — Ирония в том, что его убили именно те, кому он доверял больше всего. Сероборцы. Элита. Лучшие из лучших.

— И... твой дядя стоял за этим?

— Я не могу это доказать. Но я знаю. Я видел, как он смотрел на трон. Как он смотрел на меня после смерти отца. Не как на племянника. А как на препятствие.

Он сжал кулаки на столе, костяшки побелели.

— Я был наивен. Думал, что моё происхождение, мой титул... что это меня защитит. Что никто не посмеет поднять руку на прямого наследника. Какой я был дурак.

— Ты не дурак, — тихо сказала я. — Ты просто... верил людям. Вернее, волкам.

— Это одно и то же, — он провёл рукой по лицу. — Охота была организована безупречно. Они выманили меня за пределы замка под предлогом переговоров с соседним кланом. И напали в узком ущелье. Я отбивался, пока мог. Убил двоих. Но стрела... серебряная, отравленная... Я помню только бег. И боль. И мысль, что я не могу умереть там. Не на его условиях.

Он замолчал. В тишине было слышно, как потрескивает свеча.

— И ты добежал до меня, — прошептала я.

— И я добежал до тебя, — он посмотрел на меня, и в его глазах было что-то неуловимое. Что-то похожее на изумление. — К первой попавшейся лавке с травами. К какой-то девушке со шваброй.

— С вешалкой, — поправила я. — Это была вешалка.

Уголок его рта дрогнул.

— Прости. С вешалкой.

Мы снова замолчали, но теперь тишина была не неловкой, а... общей. Как будто мы сидели в одной лодке посреди тёмного озера и нам не нужно было слов.

— Что будешь делать? — спросила я наконец. — Если... когда поправишься?

Он долго молчал.

— Не знаю. Вернуться туда... один... это самоубийство. Большинство родичей, наверное, уже считают меня мёртвым. Или объявили предателем. У Варлока наверняка есть какая-нибудь красивая легенда.

— Значит, надо найти тех, кто тебе всё ещё верен.

— Если они ещё живы, — мрачно сказал он.

— А твоя семья? Мать? Сёстры?

— Мать умерла давно. Сестра... — он замолчал, и его лицо исказилось от боли, но на этот раз не физической. — Моя сестра, Лианна... она была ещё ребёнком. Она осталась в замке. Я... я даже не знаю, что с ней.

В его голосе прозвучала такая беспомощность, такая щемящая тоска, что у меня сжалось сердце. Всё это время я видела в нём либо зверя, либо аристократа, либо пациента. А он был просто человеком. Потерявшим всё.

Я не подумала. Просто протянула руку через стол и накрыла его сжатый кулак своей ладонью. Его рука была холодной.

Он вздрогнул от прикосновения, посмотрел на наши руки, потом на меня. В его глазах было недоумение. И что-то ещё... благодарность.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказала я твёрдо, хотя не имела ни малейшего понятия, что именно. — Сначала вылечим тебя. Потом... потом разберёмся с твоим дядей. Бабка говорит, я упрямая. Так что, считай, тебе повезло.

Он медленно, очень медленно разжал кулак и развернул ладонь. Его пальцы сомкнулись вокруг моих. Тёплые. Крепкие.

— Да, — тихо сказал он. — Похоже, что так.

Мы сидели так, может, минуту, а может, час. Рука в руке. Свеча догорала, отливая его лицо в золоте. А за окном висела полная луна, большая, холодная, такая далёкая от нашей маленькой, тёплой