— Это взаимоисключающие понятия.

— Мы с тобой взаимоисключающие товарищи.

— Ты меня той историей шантажировать пытался!

— Скорее себя. Просто одурел от мысли, что с тобой рядом буду. И тот ромашковый луг увидел. В квартире твоей. Рисунок на шкафу. Увидел. Вспомнил все с новой силой. Ты на берегу. Смех твой.

— В квартире моей… я же поверила, что ты расстроен из-за друга предателя. И тебе вряд ли можно алкоголь.

— Я умею убеждать. И пьяным вовсе не был. Глоток сделал, для запаха.

— Ты играл со мной.

— Искал способ приблизиться.

— Вань. Ты же мне просто благодарен за спасение. Зачем столько сложностей.

— Все не так. Я тогда увидел тебя на берегу. Не знаю. Заволновался. Просто темная пелена застилала разум. Влюбился. В смех твой далекий. В косы длинные. Ты в компании парней была. А они с таким уважением к тебе обращались. И этот Николай. Он не отходил ни на шаг. Все время за руку держал. Прости если это болезненные для тебя воспоминания.

— Нет. Уже нет. В тот вечер я на самом деле была счастлива. Николай предложил пожениться.

— Но уезжая, ты на меня оглянулась.

— Я правда почти не помню тебя. Смутно очень. Тогда другие события волновали кровь. Но видела, как ты в воду пошел. И страшно очень за тебя стало.

— Жалко выглядел.

— Нет. Не в жалости дело. Словно ты на плечах некое бремя тащишь. Ты такой был измученный.

— Юль. Есть кое-что еще. О чем ты не знаешь. Твой Николай.

Я встаю. К окну отхожу. Быстрее сердце начинает колотиться. Его тон мне не нравится. Что же еще. Что.

— Его сердце сейчас в моей груди бьется. Он спас меня. Твой Николай.

Рукой рот прикрываю. Вскрикнуть хочется. А не могу. Спазм горло сдавливает. Слезы сами непрошено глаза жгут.

— Я знала, что он донор. Его мама сильно возмущалась этому. Но я сама с ним много раз ездила в донорский центр. Кровь сдавали. И нам потом сказали, что он договор подписал. Согласие. Пострадал его мозг. Из-за сильного удара. Ты поэтому считал, что должен мне?

— Да. Я лишил тебя твоего мужчины.

— Это был вовсе не ты. Вань. Что за ерунда. Таким образом можно и дерево обвинить, в которое он врезался.

— Нас тогда вместе вертолетом в госпиталь направили. Я слышал, как ты плакала. Как его мама на тебя кричала.

— Да. Отношения с его семьей никогда не складывались. После его смерти я сбежала из деревни. Меня превратили в развратницу. Виновницу. Кто-то, наоборот, жалел. А мне было плевать на их мнение. Хотела просто тишины. И одиночества. На его могиле ночевала. Надеялась тоже умереть. Вань, он был для меня не просто мужчиной. Он был моей семье. Другом. Поле его смерти, я смысл потеряла. Поэтому были мужчины. Поиски себя. Пустота.

— Я ведь тоже не ангел. Юль. И жена моя бывшая наверняка поделилась. Женщины были для меня лишь физиологической потребностью. И семью понимал, что нельзя мне! Умереть могу в любой момент. Родителей жалко было. Они со мной всегда носились. А я сроднился с мыслью о смерти. С сыном почти не встречаюсь. Не хочу, чтобы помнил. Вероника может ему нового папу найти.

— Меня жизни учишь. И так говоришь. Поспишь может?

— Я не устал. Здесь время тянется бесконечно. Телефон же отключен.

— Да.

— Ты звонила?

— Звонила.

Он видит в моих глазах вопрос. Рукой по кровати хлопает. Приглашает снова приблизиться. Что я и делаю.

— А тогда у озера. Тебе же нельзя. В воду. В том состоянии. — слова не особо легко даются. Мысленно прокручиваю, а что я знаю о людях с пороками сердца. Ничего.

— Нельзя. Ни тогда, ни сейчас. Вода для меня лучший способ подхватить инфекцию и закончить все в этом бренном мире. Но вода так манила. Синяя гладь. Чуть поодаль даже утки плавали. Не боялись людей поблизости. Хотел искупаться даже ценой жизни. А ты мне еще слова сказала. На всю жизнь их запомнил. Полюби жизнь, которой живёшь, и проживи жизнь, которую любишь. Не сразу. Но я их вспомнил. И принял, как девиз. Потом в интернете нашел. Их кажется, Боб Марли сказал.

— Не помню такого. Любила цитировать. Николай… он очень много читал.

— Наше время — мгновенье. Шатается дом.

Вся вселенная перевернулась вверх дном.

Трепещи и греховные мысли гони.

На земле наступают последние дни. — вот уж точно умереть можно. Никогда не думала, что Иван способен так произносить поэтические строки. Его голос становится таким проникновенным. Ласкающим слух. Он отвлекает. Пытается помочь мне принять происходящее. Чтобы его признания ассоциировались с чем-то приятным.

— Что-то из арабского? — мне попадались эти строки. В очень потрепанном томике. Да. Мне понравились тогда и другие его стихи. Не помню имени автора. Но стихи. Сама продолжаю стих:

— Небосвод рассыпается. Рушится твердь.

Распадается жизнь. Воцаряется смерть.

Ты высоко вознесся, враждуя с судьбой,

Но судьба твоя тенью стоит за тобой.

Ты душой к невозможному рвешься, спеша,

Но лишь смертные муки познает душа.

Иван улыбается. И тихо произносит:

— Абу-ль-Атахия. Средневековая арабская поэзия. Я много читал. Особенно, когда не мог передвигаться. Видишь. У нас очень много общего. И это сердце. Внутри меня. Оно нас объединило. — подумав, ловит мой взгляд. — Мы сходим к Николаю. На могилу.

— Да. Обязательно. А вот с семьей знакомить тебя не хочу.

— У тебя нет выхода. Замуж за меня без родителей пойдешь?

— Без них. А кто сказал, что замуж пойду? Зачем? Мы и так можем быть вместе.

— Не оставишь, да. Свои попытки удержать пути отступления.

— Не оставлю.

— Как ты сюда прорвалась.

— О! я там цирк у входа устроила.

— Это ты умеешь.

— Не нужно было так долго ждать. Ты должен был появиться в моей жизни раньше.

— Нет. Это время тебе было необходимо. Юленька. Сердца, как цветы. Их нельзя открыть силой. Они должны раскрыться сами!

Он заснул. Видимо лекарства подействовали. Выхожу в коридор. Сама не знаю зачем. Может врача поискать. Но как я представлюсь? Кто я такая? Меня могут легко снова выгнать.

Не успеваю завернуть за угол. К лицу что-то влажное прикладывают. И я отключаюсь.

30

— Проснулась, сучка упорная. Не понимаешь слов. Да?

Вероника. А этот точно она. Темно. Нет. Мои глаза