— Хорошо, как-нибудь загляну. До свидания.

— Всего доброго, — и, забежав вперед, продавец с низким поклоном открыл перед ним дверь.

Сидя в мужской рубашке перед осколком зеркала, вставленного в щель стены, Фая причёсывалась. Когда в комнату вошёл Мастодонт и положил перед ней туфли и платье, она загадочно улыбнулась:

— Я хочу знать, что такое ветер.

— Этого нам знать не дано, но кое-что другое я тебе сегодня открою.

За пультом управления с кнопками и телефонами сидел отец Фаи и внимательно наблюдал за сигнальной схемой технического управления Бункером, расположенной перед ним на огромной стене.

Разноцветные бегущие огоньки вытягивались в нити, кружились, пересекались, вспыхивали, гасли. Отец Фаи нажимал на кнопки, что-то записывал и отдавал в микрофон распоряжения:

— Квадрат шесть, пункт С — аварийная ситуация. Срочно направить ремонтную бригаду. Квадрат восемь, пункт Д — аварийная ситуация…

Затрещал телефон.

— Слушаю.

— Никита арестован… он в каменном мешке… срочно приезжай, — услышал он дрожащий голос своей жены.

— Но я не могу. В Бункере авария.

— Меня совершенно не волнует твой Бункер. Меня волнует только мой сын, — жёстко сказала она, повысив голос и делая упор на слове «мой».

— Наш сын, — поправил её отец.

В притоне стоял обычный гул. Держа Фаю за руку, Маста вёл её вглубь. Они переступали грязь, обходили псов и копошащихся на подстилках смердов — пьяных, уродливых, оборванных.

— Сейчас я нарушу один закон, — сказал Маста. — В Бункере запрещена музыка, а я буду играть.

— В Бункере постоянно звучит музыка: флейта… и барабан… — робко возразила Фая.

— Это не то. Я буду играть на органе. Ты услышишь шестиголосную фугу фа-мажор. Я только вчера написал. Для тебя.

В конце зала он вытащил из кучи мусора ящик, посадил на него Фаю, расчехлил кафедру и включил регистры.

— Мне неспокойно, — сказала Фая. — Такое чувство, будто дома что-то случилось.

— Не думай о плохом. Слушай.

И Маста заиграл, точно вспарывая созвучиями брюхо притона и выпуская из него скверну.

В набедренной повязке из шкуры шаман племени Рийдо стоял у костра и простирал руку к огню, точно вслушиваясь ладонью в его жар. Перед ним в готовности стояли соплеменники. Он гикнул — ударил барабан, и все закружились в первобытной пляске.

11

В холле, преграждая ей дорогу, стоял отец, и она виновато перед ним остановилась.

— Где ты была?

Фая промолчала.

— Я спрашиваю, где ты была эту ночь? Отвечай.

— У мусорщика.

— Что? У какого мусорщика?

— У Мастодонта, — сказала она с вызовом.

Отец схватил её за плечи и с силой стал трясти, повторяя, как заезженная пластинка, одно и то же:

— Что ты сказала?.. Что ты сказала?.. Что ты сказала?..

— У Мастодонта, — уже дерзко крикнула Фая.

— Ах ты… дрянь! — и он наотмашь ударил её ладонью по лицу.

Фая вырвалась и убежала. На шум вышла мать.

— Что случилось?

— Я ударил её по лицу.

— Как ты посмел? Это моя дочь! Я сама её ударю, когда надо будет.

Она схватила его за лацканы и закричала:

— Что происходит? Что в этом доме происходит? Я должна знать или нет? Объясни! — Она отвесила ему хлёсткую пощёчину, потом схватила с тумбы хрустальную вазу и со злостью бросила в стену.

Ваза вдребезги разбилась. Отец сел на пуф и закрыл лицо руками. Мать на мгновение замерла, потом потёрла рукой лоб, сникла и вышла.

Бесшумно пришёл лакей, замёл на совок хрустальные осколки и так же бесшумно удалился.

Когда мать без стука вошла в комнату дочери, та лихорадочно бросала в чемодан вещи: бельё, халат, брюки, томик стихов, пару платьев. Мать тенью прошла через всю комнату и встала у окна.

— Ты знаешь, что этой ночью взяли Никиту? Он приговорён к смертной казни.

Фая замерла с платьем в руке и уставилась на мать неверящими глазами. Мать задала следующий вопрос:

— Чем ты разгневала Государя?

Фая заметила, что мать резко постарела и стояла перед ней непричёсанная, ненакрашенная, с опухшими глазами и с пробившейся сединой у висков.

— Ты была на пороге власти, богатства… и вдруг такой позор! — недоумевала она, пытаясь сдержать слёзы, и, не сдержав, судорожно зарыдала, упала на колени и обхватила Фаю за ноги.

— Умоляю… заклинаю… спаси Никиту… ты можешь… если захочешь, ты все сможешь… он ещё такой ребёнок, доверчивый,… ты знаешь, как он любит тебя… ты сама станешь матерью… ты взрослая, сильная… а он… я прошу тебя… иди, заступись…

— Мама, — растерянно произнесла Фая, — но он мне противен.

— Кто тебе противен? — отшатнулась мать.

— Государь.

Мать встала с колен, закрыла лицо руками и, пошатываясь, вышла из комнаты.

Фая опустилась на диван и с минуту не двигалась, потом вскочила и заметалась из стороны в сторону, как загнанный в клетку зверь:

— Его не могут казнить… Не могут… — повторяла она. — Он так молод, красив… Надо что-то придумать. Что?.. Неужели нет выхода? Может, Маста? Нет, я сама найду выход, найду, должен быть выход… Но какой?..

Отец тихо приоткрыл дверь в комнату матери. Она молилась, и, услышав за спиной шаги, мать обернулась.

— Она не хочет идти к Государю? — спокойно спросил отец.

— Нет.

— Но ты ей объяснила?

— Да.

— Напрасно.

— Как это?

— Имеем ли мы право, спасая сына, приносить в жертву дочь?

— Какая жертва, если это счастье?

— Сомневаюсь.

За окном с рёвом прошли тяжёлые машины.

С коромыслом на плече Лара шла к дому, неся полные вёдра. Из ворот выехал шаман на белом коне, что-то напоследок сказал бабке, провожавшей его у изгороди, и пустил коня вскачь.

Поставив на землю вёдра, Лара спросила:

— У нас гости?

— Нет, — коротко ответила бабка и, отвернувшись, стала развешивать на верёвке бельё.

— Просто заезжал шаман, — сказала она чуть погодя.

— Зачем?

— Так… потрепаться…

Громко фыркнула лошадь. Лара заглянула на двор: в углу на привязи стояла молодая белая кобыла.

— А чья это лошадь?

— Твоя.

— Моя?

— Да. Тебе привёл её шаман.

— Зачем?

— Завтра уйдёшь на ней с Рийдо.

— Куда?

— Они покажут дорогу.

— А ты пойдёшь с нами?

— У меня ноги болят, да и коня нет.

— Нам хватит одного.

— Я старая и останусь здесь.

— Тогда зачем же уходить мне?

— Уже поздно. Пора спать. Иди в дом.

— Но, бабушка…

— Не спорь, — строго сказала бабка..

Вверху раздалось гуканье. Лара подняла голову и увидела на крыше сарая птицу, точно слепленную из сгустка тьмы, бесплотную. Птица моргнула фосфорическими глазами, повела стоячими ушками и напряжённо замерла.

Фая