Нина Пеункова
Мастодонт. Антиутопия
Нина ПЕУНКОВА
Родилась в Ярославле в 1956 г.
Окончила автомеханический техникум. В 1988—1993 гг. училась в Литературном институте им. А. М. Горького и одновременно, в 1990—1995 гг., — во ВГИКе (мастерская С. А. Соловьёва и В. Д. Рубинчика). Сняла три документальные ленты.
Повесть «Мастодонт» главной редакцией киноконцерна «Мосфильм» была отобрана в текущий сценарный портфель студии.
Работает в системе внешкольного образования в Ярославле.
Публикуется впервые.
© Н. О. Зубакина, 2012
Мастодонт
Антиутопия
Памяти моего учителя Валерия Давидовича Рубинчика посвящается
1
С каждым ударом звук становился всё зловещее, а он продолжал бить в бубен, танцуя вокруг костра, разложенного прямо на каменном полу. Струйки пота неприятно щекотали ему лоб, спину и грудь. Набедренная повязка из дублёной шкуры намокла и липла к телу. Но он больше не чувствовал усталости, и только осипший голос выдавал то, что он на измоте. От колкой сухости в глотке всё чаще прерывалась его гортанная песнь и переходила в хрип. Он сглатывал сухой воздух и старался не смотреть на огонь. Было черно в глазах.
Рухнула большая головня, метнувшийся в сторону язык пламени лизнул ему бедро, запахло палёным волосом.
— Довольно! — зычно приказал Государь и встал с кресла, единственного сиденья в этой каменной комнате без окон.
Тяжело дыша, шаман остановился.
— Ну, шаман из племени Рийдо, что новенького? — нетерпеливо спросил Государь, и в его голосе одновременно прозвучали страх, насмешка, вера и неверие.
Шаман провёл языком по сухим губам и сипло сказал:
— Бункер может стоять долго, но когда заиграет последний органист, Бункер рухнет. Ищите орган.
— Я это слышал ещё от твоего покойного отца. Мне незачем искать орган — все органисты перебиты ещё десять лет назад, — уже лениво проговорил Государь, погружаясь в привычное безразличие. — Дайте ему воды, — добавил он, указывая на шамана, и, развернувшись, направился к лестнице.
Свита зашевелилась и безмолвно последовала за ним. По пояс голый истопник подошёл к шаману с полным ведром и окатил ледяной водой.
Государь медленно поднимался по винтовой лестнице, прислушиваясь, как покорно шаркала следом его свита. «Проклятое подземелье… и проклятая подагра… и проклятый страх…» — подумал Государь и остановился, чтобы передохнуть. — Шарканье за его спиной резко оборвалось, и только в простенках у тусклых фонарей продолжали биться ночные бабочки. «Хоть бы похудеть, что ли… проклятые врачи…» — из-под мантии он достал батистовый носовой платок и утёр им пот с лица, лысины, жирной шеи и второго подбородка. Платок стал сырым, он брезгливо отбросил его в сторону, вынул нагрудные золотые часы и посмотрел на время. «Без четверти двенадцать. Скоро полночь. Скоро бал, а я, как крот, не могу выбраться из этой каменной норы… — он посмотрел на свои дрожащие пальцы и потные ладони, — кругом одно сплошное проклятье… скорей бы пропустить рюмочку…» Он снова зашаркал о каменные ступени и снова прислушался: шарканье за спиной оставалось послушным.
— Всё обрыдло, — пробормотал он себе под нос.
2
Когда Государь вошёл в овальный, наполненный светом зал, гул смолк и воцарилась мёртвая тишина. Чуть поодаль от стены стояло бордовое кресло, около него роилась кучка чиновников в чёрных смокингах и белых рубашках. «Жуки», — подумал Государь, подошёл к креслу, грузно повалился в него и тупо уставился в пол.
К нему плавно подошёл лакей с серебряным подносом и угодливо склонился. Государь мрачно взял с подноса серебряную рюмочку, опрокинул её в рот, поставил назад и дрожащей рукой утёр губы. Свита бурно зааплодировала. «Тоска… теперь, как положено, ритор долго будет восхвалять Бункер. Лучше бы уж сразу выводили танцовщиц, — подумал Государь. — Первый приз я отдам моей Ларочке».
На середину зала вышел ритор, открыл журнал в кожаном переплёте и хорошо поставленным голосом начал читать:
— Бункер — рай! Бункер — единственное пристанище человека во Вселенной! Вне Бункера жизни нет. И мы все готовы служить на благо нашего Бункера!..
Государь зевнул и перестал слушать.
«Лариса… пиявочка… заглянуть бы к тебе в костюмерную, да лень… Скорей бы уж ночь… Хорошо я придумал: первый приз за лучший танец дарить дважды: сначала — в постели, потом — на конкурсе. Хе-хе… Девочка моя, сегодня я надену на тебя ожерелье, которое ты сняла только утром. Как хорошо, когда один и тот же подарок можно дарить дважды. А ещё бы лучше трижды. Какая экономия!»
Он закрыл глаза и захрапел.
Заиграла флейта. На середину зала вышла босая девушка в ярком костюме и начала танцевать.
В гримёрной, за туалетным столиком, Фая втыкала в копну волос длинные шпильки с золотыми набалдашниками. Рядом Лариса подводила глаза.
— У нас обеих есть шанс выиграть. Но повезёт кому-то одной, — сказала Фая.
— Не надейся. У меня нет соперниц, — сухо ответила Лара.
Фая с недоумением посмотрела на подругу.
Государь громко храпел. Чиновники за его спиной снисходительно зашушукались. Один, он ближе всех стоял к креслу, легко толкнул Государя в бок. Государь вздрогнул, проснулся и щёлкнул пальцами. Услужливый лакей снова поднёс ему серебряную рюмочку на серебряном подносе. Государь машинально выпил. «Кажется, я всхрапнул. И чего ради я сижу здесь, как болван. Скорей бы уж в постель».
Объявили танец Фаины.
Заныли ноги: подступала знакомая, тянущая боль в суставах, и Государь не то выдохнул, не то простонал: «Проклятая подагра… Лара, грелочка моя… Лучше бы я подарил тебе ещё одно ожерелье, только бы не торчать тут и не мучиться».
Ему показалось, что с пола сильно тянет стужей, и он нетерпеливо поёрзал в кресле, ища глазами дыру, откуда могло сквозить. И вдруг увидел маленькую босую ногу.
Нога исчезла, потом промелькнула ещё раз и так близко, что он разглядел каждый пальчик и каждый перламутровый ноготок. Боль в суставах начала уходить. Он последовал взглядом за этой шустрой ножкой и увидел танцовщицу — гибкую, лёгкую, точно парящую в воздухе; от неё, как от голубки, исходила мягкая теплота, и Государь погладил свои отёкшие колени. Улыбаясь, он снова щёлкнул пальцами, ему опять поднесли серебряную рюмочку, он протянул руку, но почему-то не тронул рюмочку и замер.
Танцовщица ещё раз пробежала мимо, и его обдала тёплая волна воздуха. В танце была пьянящая радость, свежесть. Непонятная грусть сдавила Государю горло и выгнала слезу.
За его спиной пробежал шёпот:
— Государь плачет…
Он опустил голову и, крепко сожмурившись, веками выдавил эту
