На улице с воем пронеслись патрульные машины.

6

Бойко шкваркала сковородка. Окно было чуть приоткрыто, и с улицы доносился шум дороги. Мастодонт в фартуке хлопотал у керосинки и, когда увидел, что Фая открыла глаза, снял со спинки стула её колготки, обернул ими шею и легко отбил чечётку.

— Перестань дурачиться и повесь на место мои колготки, — сказала Фая вялым утренним голосом.

— Колготки? Какие колготки? — удивился Мастодонт.

— Какие у тебя на шее.

— Я думал, это шарфик, — виновато сказал Мастодонт и повесил колготки обратно.

— Отвернись, мне надо одеться.

— Он с готовностью подчинился, отошёл к керосинке и помешал на сковороде картошку.

Картошка уже зарумянилась, он подлил в неё масла и разбил два яйца.

— Всё. Можешь поворачиваться.

Мастодонт со сковородкой и подставкой подошёл к столу.

— Завтрак готов, сударыня.

— Покажи мне, где здесь уборная.

— А-а-а… сейчас, сейчас, — засуетился он. — Пойдём, это рядом.

В конце коридора была косая дверь.

— Сюда, — сказал Мастодонт. — Но тут есть маленький секрет: наверху, под потолком голубятня, так что ты, когда войдёшь, возьми в углу зонтик и раскрой его. Поняла? А то голуби могут капнуть — неудобно получится.

Фая вошла в тесный туалет, раскрыла стоявший в углу зонт с прозрачной полиэтиленовой обтяжкой. Вылетевший откуда-то голубь капнул на зонт.

— Ой, маленький приветик! — прокомментировала Фая.

Мастодонт ждал её в комнате с полотенцем на плече.

— Позвольте проводить в душевую, — сказал он с угодливостью слуги.

— У вас ещё и душевая имеется?

— Конечно!

— И тоже с голубями?

— Нет, с крысами, но они очень добрые, почти что ручные

— Большое спасибо, — сказала Фая и села за стол. — Вы хоть бы кошку завели,

что ли.

— В общежитии запрещено держать кошек. От них грязь, — сказал Мастодонт, раскладывая по тарелкам картошку и яичницу.

— Да? А крысы что делают?

Маста подал ей алюминиевую вилку и тупой нож.

— Скучно без музыки, — сказала Фая.

— В Бункере музыка запрещена. Только флейта для знати и барабан для плебеев.

Маста пошёл её провожать. Утро свежее, но день обещал быть душным. Старый асфальт был бледно-розовым на солнце и лиловым в тени. Не разговаривая и не касаясь друг друга, они шли рядом, и Фае казалось, что её плечи окутаны его томящейся теплотой, и оттого у неё под ногами поплыла земля.

«Если бы эта дорога никогда не кончалась, я могла бы идти вечно», — подумала она.

Под тополями у чугунных ворот колледжа они остановились. Она заглянула в его чистые глубокие голубые глаза.

— С тобой уютно… у тебя такие родниковые глаза.

— Теперь мои глаза будут видеть только тебя. Приходи ко мне ещё.

— Непременно… — сказала Фая, зная наверняка, что больше она его никогда не увидит.

Сторож открыл ворота, и она пошла к парадному подъезду колледжа. Навстречу по аллее шла с чемоданом Лариса. Когда они поравнялись, Лариса, проходя мимо, отвернулась, а Фая опустила голову.

В дверях Фаю встретил секретарь, поклонился и подал конверт от Государя. Безразлично приняв конверт, она попросила приготовить ей ванну и через час вызвать такси.

7

Ему безумно хотелось взлететь. Он глубоко вздохнул, посмотрел на застеклённый купол Бункера и, раскинув руки, быстро побежал. Бежал долго, не чувствуя усталости, и только у стен монастыря перевёл дыхание и уже шагом спустился к озеру.

На берегу под ракитой сидел инок:

— Здорово, Маста.

— Здорово, Прохор, — ответил Мастодонт. — Ты что тут делаешь?

— Тебя жду.

— С чего ты взял, что я приду?

— Предчувствовал.

Маста сел рядом, разулся и, когда его горячие ступни коснулись прохладной мягкой травы, полной грудью втянул в лёгкие приозёрный воздух и прислушался. В заводи плеснулась большая рыба.

— Мне бы надо на молебен, а я здесь прохлаждаюсь. Нарушаю устав, — мрачно сказал Прохор.

— Ну и нарушай себе на здоровье, — подбодрил его Маста.

— Не ангельскую слышу речь, — ответил инок.

— Что? — не расслышал Маста, потому что опять прислушался к всплеску воды.

— Я говорю, что твоя жизнь — это сплошная тоска по жизни.

— Ты тоже в радости не купаешься.

— Радость — великое таинство, с весельем ничего общего не имеющее.

Они оба поднялись с травы и тихо пошли перелеском вдоль берега.

— Сегодня у меня спала прелестная девочка… — загадочно начал Маста.

— Ты хочешь сказать, что сегодня ты спал с девочкой? — перебил его Прохор.

— Нет. Я с ней не спал, но я в неё влюблен.

— Забавно.

— Эта девочка…

— Все девочки одинаковы, — опять перебил его Прохор. — И все они устроены примитивно.

— Ты знаешь, какая она!.. — мечтательно вздохнул Маста.

Прохор посмотрел на него пронзительными глазами и холодно обрезал:

— Есть такой закон: желание нельзя желать.

— Почему?

— Не сбудется.

— Что же нужно?

— Желание нужно знать. Но ещё лучше ничего не хотеть. Так-то, Маста.

— Почему ты никогда не называешь меня по имени, даже когда мы одни? Моё имя…

— Молчи уж. Твоё имя может стоить тебе жизни.

— Не понимаю: почему запретили музыку, почему разобрали все органы, почему перебили всех органистов. Объясни. Ты ж якшался в высших эшелонах, — быстро и нервно проговорил Маста.

— А почему ты не на помойке? Ты должен сейчас убирать мусор.

— У меня выходной. Говори. Ну, — с угрозой сказал Маста.

— Раньше я, как и ты, писал музыку, потом стал чиновником, теперь я монах, — с невозмутимым спокойствием ответил Прохор. — И вот что я тебе скажу: самая лучшая правда — это удобная ложь.

— Слыхал. Ты скажи мне… — преградил ему дорогу Маста и взял его за грудки

— Что я должен тебе сказать? — перешёл в наступление Прохор. — Я знаю то же, что и ты: из Бункера выхода нет. Бункер герметичен. И это наш удел. Единственное, что я мог сделать, — это выправить тебе документы мусорщика по кличке Мастодонт. — И вот благодарность.

Маста опустил руки и уже тихо сказал:

— Бункер расположен на берегу моря, за Бункером — гора, а за горой другая жизнь…

— Какая другая?

— Вольная…

— С чего ты взял?

— Люди болтают.

— Враньё…

— Тут мне намедни покойная мать приснилась.

— Покойник снится — поминанья требует.

— Будто я убегаю из Бункера, за мной погоня: стрельба, крики, лай собак. А мать в стороне стоит, точно наблюдает. Я петляю по задворкам, подворотням — следы заметаю, а сам уж на измоте. Задыхаюсь, сердце колотится, а всё бегу ног не чуя. И очутился в запретной зоне — у стены Бункера. Ночь. Тьма-тьмущая. Слышу только рёв