и мать сидели в разных комнатах в одинаковых позах. Видя, что дочь куда-то уходит, ни тот ни другой ни о чём не спросили её, и она тоже им ничего не сказала.

Во дворе она села за руль машины и, нажимая на газ, уставилась в лобовое стекло сухими от жара глазами.

— К Прохору, — сказал Маста монаху, пропускавшему его через низкую калитку в стене монастыря.

Ворвавшись в келью, он с порога натужно, шёпотом заговорил:

— Проснись, Прохор! Она пропала! Ушла — и не вернулась!

— Кто она? — перевернувшись на другой бок и не открывая глаз, спросил Прохор.

— Фая.

— Ну и что. Стоит из-за этого людей булгачить.

— Я люблю её, — подсел к нему на постель Маста.

— Давай кончай эти рыжие базары про вечную любовь. Иди побегай по зелёной травке, как бычок, и всю твою любовь корова языком слизнёт, — хриплым голосом бурчал Прохор.

— У тебя изо рта только змеи не вылазят!

— Чего? — Прохор неохотно вылез из-под одеяла и сел на край постели, свесив ноги.

Маста метался по келье.

— Заведи другую бабу, а лучше несколько. И гуляй на всю катушку. Чем больше любовниц, тем выше бесчувствие, чем выше бесчувствие, тем глубже покой. А дороже покоя ничего нет.

Прохор достал из шкафа бутылку, налил себе рюмочку и, крякнув, выпил.

— Ты сам себе противоречишь — и меня хочешь запутать.

— Жизнь — это путаница. — Прохор занюхал рукавом

— Сначала призывал к смирению, теперь — к разврату. Разве покой в распутстве?

— Покой — это радость. А жить во грехе значит тоже жить в радости. Замкнутый круг.

Маста открыл окно. Где-то с воем промчались полицейские машины.

— У меня её отобрали! Я чувствую это, — сказал Маста.

— На всё воля Божья, — зевнул Прохор и сложил руки на круглом животе, как на горке.

— Ну, если это воля Бога, то я с ним расквитаюсь!

— А если Бога нет? С кем будешь сводить счеты? — блестя хитрыми глазами, спросил Прохор.

— Окстись, монах!

— Какой я тебе монах? Я такой же музыкант, как и ты. Я написал концерт для колоколов.

— Когда же? — усомнился Маста.

— Год назад.

— И молчал?

— Я боялся.

— Так сыграй мне свой концерт.

— Ты что? Сдурел? Завтра дам партитуру, прочтёшь.

— Но почему же тебе не сыграть. В твоём распоряжении колокола.

— Что толку, — сказал Прохор, — давай лучше примем коньячку, потрапезничаем — и на боковую. А завтра с рассветом на рыбалку пойдём. Лещи в озере какие! М-м-м! В сковородку не влезают.

В открытое окно донёсся стук молотков, шум сварочных аппаратов, крик рабочих.

— Ты не знаешь, что… — начал Маста.

— Не знаю, — оборвал его Прохор. — Зато я знаю, что по утрам в монастыре парное молоко дают.

— Что происходит? — прислушиваясь, спросил Маста.

— Где?

— В Бункере.

— А разве у нас что-нибудь происходит? — безразлично спросил Прохор и, точно припомнив, протянул. — А-а-а-а … говорят, стены Бункера треснули. Может, брехня. Ну, так на рыбалку идём?

— Нет.

Маста взялся за дверную ручку

— Ты куда? — спросил Прохор.

— В притон.

— Играть?

— Да.

— Позавидовал бы я тебе, если б умел завидовать, — сказал Прохор, когда Масты уже не было в келье.

12

Солнце высунулось верхним краем из-за стены Бункера и покрыло ржавчиной верхушки деревьев и крыши домов. Государев привратник, бряцая ржавыми доспехами, не мешкая, пропустил машину в кованые ворота и сладко зевнул.

Стремительно проходя по ржаво-янтарным и ржаво-рубиновым комнатам анфилады, Фая широко раздувала ноздри и с силой сжимала зубы.

В тронном зале по ржаво-охристому ковру, спотыкаясь, шёл ей навстречу пьяный Государь, и его вислый слюнявый рот тоже показался ей ржавым.

— Я пришла к тебе, Государь, — ещё на ходу сказала она с вызовом.

— Вижу, — он довольно растянул губы в улыбку. — Ты пришла прямо на пир. У меня гости, — бормотал он заплетающимся языком и, подступив вплотную, дохнул спиртом. — Раздевайся. Ну же! Или ты хочешь, чтобы я сорвал с тебя одежду?

— Рвите, — со злобой сказала Фая.

Дрожащими руками он вцепился в ворот её платья, рванул. Два куска шёлковой ткани опали на пол, обнажая гибкое тело. Положив ей на плечи потные ладони, он поставил её на колени и, дрябло улыбаясь, расстегнул себе гульфик.

— Поцелуй!.. Поцелуй!.. Поцелуй!!! О-о-о… хорошо… хорошо… умница… как хорошо… у тебя чудный ротик… еще… еще…

Пир был в разгаре, когда под руку с Государем Фая торжественно вошла в зал. Пьяная орда гостей встретила их восторженным воплем.

В туфлях на тонкой шпильке и в коротком платье с пёстрым веерообразным задником Фая походила на павлина. Виночерпий поднёс ей кубок красного вина, она выпила до дна — и длинный стол, уставленный яствами, закачался перед её глазами.

Кравчий поднёс ей блюдо с мясом и фруктами, но Фая жестом отказалась.

— Покури, — сказал Государь и подвёл её к кальяну.

Глубокая затяжка заволокла её дурманом и разожгла желание танцевать.

С лицом, искажённым безумной улыбкой, она гикнула музыкантам, и бешено

ударили барабаны. Величаво взойдя на пиршественный стол, она захохотала и, со звериной осторожностью ступая меж блюд и фужеров, начала танец разъярённой хищницы.

Вступая в тарелки с едой и пиная наполненные фужеры, Государь неуклюже шёл за ней по столу и ободрял её возгласами. Гости в пьяном угаре аплодировали. Пройдя весь стол, Фая остановилась на краю и резко обернулась. Государь прохрипел:

— Девочка моя, уж мы бы с тобой погуляли да потешились. Если б не беда…

— Какая? — властно спросила Фая.

— Где-то звучит орган — и от этого рушится Бункер.

— Я знаю этот орган. Идите в притон, — указывая страже на дверь, повелительно крикнула Фая и захохотала.

Орган звучал, когда в притон ворвались полицейские с овчарками. Бомжи в испуге расступились по сторонам, дворняги поджали хвосты, и когда Маста, не поднимая рук от клавиатуры, обернулся, на него спустили собак:

— Фас! — орали полицейские.

— Моё имя… — успел крикнуть Маста, и собачья пасть перехватила ему горло.

Орган вздрогнул, выдохнул и начал оплавляться: горячей лавой потекли трубы; рассыпалась в прах кафедра, поднимая клубы дыма и пыли. Сразу же затрещали и зашатались стены здания, загудел потолок, посыпалась штукатурка и с грохотом упала матица. Проседая, задрожал пол.

В панике, расталкивая отребье, полицейские давились у выхода, и только псы продолжали