Князья с воеводами стояли с разными лицами над огромной прорубью, задумчиво глядя на неё с берега. Куда предварительно отогнали тех, кто мог самостоятельно перемещаться, пусть даже и ползком, а были и такие. Серо-зёленая, как глаза Чародея, но с каким-то синевато-чёрным отливом, вода Почайны плохо проглядывалась в этой здоровенной, почти от берега до берега, полынье. Мешало тусклое сырое ледяное крошево, льдины покрупнее, ну и рыба, само собой. Много рыбы.

— У меня есть ребята, что зимой под лёд ныряют. Но обычно после бани, или на спор, — проговорил задумчиво Святослав Черниговский.

— Да тут, наверное, если мы все до единого рубахи снимем да ими ловить начнём, дня на три работы, — неуверенно предположил Всеволод Переяславский, глядя на то, как один из бесстрашных воев начал медленно, с опаской собирать рыбу, что лежала на заснеженном льду ближе к нему. Складывая в кучку. Не подходя к краю полыньи.

— Погорячился дедушка, — согласился Всеслав, в который раз оглядывая реку.

Вот как чувствовали позавчера, что от взрыва лёд может провалиться не только над зарядом и вокруг него. Полдня запаренные мужики здоровыми пилами шуршали-свистели над рекой, вынимая крюками-баграми напиленные глыбы и оттаскивая наверх, на берег. Там из них, чтоб не пропадать добру, сложили потешную крепостицу для детворы, с горками и башенками. Ну, из тех, что не растащили по ледникам, здешним холодильникам, подвалам, плотно набитым льдом, кусками и крошевом, который, бывало, и до июля-липеня долёживал, а то и до серпеня-августа. Но это только на богатых подворьях, у тех, кто лёд солью пересыпа́л, серой, крупной, обычной. Дорого́й в этом времени.

Дорожка, вроде привычных мне в бассейнах далёкого будущего, отделила предполагаемое место преступления, то есть представления, от ожидаемого зрительного зала. Остановить публику на нужном расстоянии полагалось Всеславу лично, как звезде концерта, гвоздю программы, хоть Рысь и пыхтел, что можно было и поменьше фигуру на лёд посадить, не великого князя. Но кураж, охвативший, кажется, всех причастных к планируемому выступлению, победил.

Ледок намёрз на той дорожке уже к вечеру, за ночь окреп. Ходить по нему, конечно, нельзя было, но снег, наваливший на следующий день, он выдержал вполне. О том, что будет снегопад, предупредил Ставр.

— Откуда знаешь? — уточнил Всеслав. Мало ли, приметы какие-то незнакомые, или по полёту птиц определил?

— Ноги крутит, — нехотя отозвался безногий убийца.

Щиты, под которыми предстояло пару часов лежать в снегу на тулупах Гнатовым нетопырям, сделали быстро. Дольше было крепить к ним бортики, чтоб снег не ссыпался сразу весь, когда их поднимали или поворачивали. И диковинные грабли из обычной рейки на длинных ручках, чтобы разравнивать белую целину над спрятавшимися в снежных могилах душегубами, тоже получились не сразу. А про то, чтоб набрать по погребам землицы, да обсы́паться ей, вовремя напомнил тот же Ставр.

— Они же по задумке твоей не по небу прилетели, так? Вот пусть в земле и покажутся. На снегу́ хорошо смотреться будет, заметно, — покручивая седой ус, предложил из Гарасимова рюкзака новоявленный режиссёр.

— Так лёд же внизу, не земля? — удивился Всеслав.

— Ай, да кто там вспомнит, что под ногами у них! Если грохнет так, как ты, княже, говоришь — нечем им задумываться будет, и незачем. На веру примут! — отмахнулся старый диверсант. И как в воду глядел.

Он после испытаний некоторых новинок, на которые Чародей позвал его нарочно, с умыслом, вообще стал более покладистым и сговорчивым, просто так, из старческой блажи, уже не спорил. Когда после того, как обстучал-общупал сверху донизу цельную дубовую колоду, в которую в высверленном отверстии поместили заряд древнерусского динамита, и её вморозили в ледяную глыбу, усомнился в последний раз:

— Не, не будет дела!

А когда рвануло так, что разлетелись и ледяные брызги, и обгорелые щепки, и смёрзшаяся землица, на которой стояло всё «изделие», подъехал к яме на Гарасиме, что косился и переминался с ноги на ногу, как напуганный конь. Высунулся из короба-кармашка, едва не выпав. Долго помолчал, а затем выдал:

— Вот же дал вам ума Перун-батюшка… Хорошая штука, звонкая. Нужная. Как представлю морды Болеслава да Генриха, когда у них за́мки начнут один за другим вот так в куски, в пыль разлетаться от чародейства этого — аж плясать охота на радостях!

Очень повезло с учениками. Самородки-рукодельники шли не косяком, конечно, хоть и богата талантами земля русская, но один за другим точно. Тот мужик, что помогал Фоме и Свену сладить инвалидное кресло для бабы Любы, Кондрат, оказался плотником высочайшего класса. Дерево будто сердцем чуял. А ещё увлекался механикой, хоть и услышал это слово впервые от великого князя. Был он тележником, автослесарем по-здешнему, вязал и сани. Его работу знали и ценили от Ладоги до Тьмутаракани. Разговорившись, с трудом преодолев робость, с Чародеем, он уже через несколько минут хохотал и восторженно всплескивал руками, когда я рассказывал и чертил что-то совсем элементарное, из школьной программы физики: подъёмники, блоки, та́ли. Понятно, что мастера даже ревновать князя друг к дружке стали, норовя хоть как-то выделиться, заслужить похвалу или просто чуток больше времени для разговоров. Которые всегда выходили очень интересными и чаще всего заканчивались новыми вещицами, штуковинами, удивлявшими самих авторов. Чудо же, когда вещь, сделанная тобой из привычного дерева, кожи или железа начинает вести себя так, как сроду не бывало с материалами, из которых её сладили.

А ещё были два Прохора, обычный и Молчун, и Сенька-Тихарь. Последние двое — те самые немые мужики, а первый просто сам по себе на редкость для здешних не болтливый. Они втроём безвылазно сидели в дальнем погребе под одним из лабазов-складов с каким-то старым барахлом, где еле удалось наладить нормальные, для одиннадцатого, понятное дело, века, освещение и вентиляцию. Занимаясь огненным и громовым делом. Я два полных дня убил только на технику безопасности, узнав, что Сенька стал Тихарём, хлебнув едкой щёлочи. Которую сам и удумал-синтезировал, менделеев средневековый. Посмотрев на возможности пороха, динамита, который между собой звали громовиком или просто громом, и гремучей ртути, не говоря уж о кислотах со щелочами, древнерусские нобели, авогадро и лувуазье взялись за дело ретиво, азартно, но с нужной долей здравомыслия. Очень в этом плане