Всеволод, получив новости от своих торговцев и шпионов, а ещё нового епископа, назначенного патриархом взамен Ионы, которого по пути из Киева домой задрали волки, письму от брата удивился. Но признал решение правильным. Потом-то, когда Изяслав с подмогой воротится, оно по-всякому выйти может, одному Богу известно, чем обернётся. А пока надо тут жить, своим умом, своей головой. А они, го́ловы, что своя, что братова, советовали замириться со Всеславом да под руку его встать. Пока у всех, кто так сделал, не было ни единого повода или причины жаловаться. Только хвастались все, от половцев до латгалов. Поэтому и Переяславский князь велел, не откладывая, готовится к отправке в Киев. Да с гостинцами. Да с парой малых отрядов ратников, чтоб ту самую ледню освоили, о которой, почитай, в каждом городе на торгу уже судачили.

К Киеву подошли в одно время, как и собирались. Постояли чуть за косой, что отделяла Днепр от Почайны-реки, где летом не протолкнуться было от лодий. Но ни набата из города, ни встречного посольства не дождались. Будто и не ждали их тут. Удивились братья Ярославичи, и, толкнув коней, направились первыми по льду Почайны, чтоб выбраться с него на берег, а там и до ворот городских подняться. Постучать придётся, что ли? Просить, чтоб отворили? Оба были растеряны — никогда такого с ними не было, чтоб город никак не реагировал на приближение военных сил. Либо распахивали ворота гостям, либо запирали от во́рога, но чтоб вот так?

В перестреле впереди, посреди белоснежной целины, сидела одинокая сгорбленная фигура, склонившись, кажется, над лункой. Рядом на снегу лежали две плотвички и один полосатый горбатый окунь. Его, крупного вполне, с коней Ярославичам было видно довольно отчётливо, а вот с плотвой можно было и ошибиться, как-никак десятка три саженей, больше полусотни метров. Кони шли шагом, снегу им было даже не под брюхо, а лишь немногим выше колен.

— Ну вот, всю рыбу распугали, — раздался недовольный голос рыбака. Он поднялся и развернулся к князьям.

Чудесная чёрно-бурая шуба, которую так расписывал Радомир, такая же шапка. И внимательный, кажется, чуть насмешливый взгляд серо-зелёных глаз из-под густого меха

— Поздорову, Всеслав! — первым пробасил князь Черниговский, подняв руку.

— Здрав будь! — опомнился и Всеволод.

— Ты с женой, что ли, поссорился? — спросил, подъехав ближе и спрыгнув с коня, Святослав.

— С чего бы это? — удивился великий князь.

— Ну а чего сидеть одному на морозе посередь реки? Неужто других дел нету? Как пить дать — в бабе причина! — уверенно предположил старший из дядьёв. И нахмурился, вспомнив, как изменилась всего за одну встречу с Чародеем его Ода.

— Ещё чего не хватало! — возмутился Всеслав. — Всё с женой хорошо, хвала Господу. А я вот выбрался проветриться да рыбки малость наловить ко встрече с вами. Да чуток рановато вы приехали, не особо успел пока.

Он кивнул на трёх рыбёшек под ногами, и окунь, будто извиняясь, разинул рот и слабо трепыхнул красным хвостом.

— Эдак ты дня три рыбалить будешь! — усмехнулся младший дядька, Всеволод.

— Да? Пожалуй, ты и прав. Придётся по-другому тогда, — потёр большим пальцем шрам над правой бровью Чародей. И повернулся к гостям спиной, разведя руки во всю ширь.

— Здрав будь, Дед Речной! — разнеслось от берега до берега громко, зычно. — Праздник у меня, родня в гости пожаловала. Угости-ка рыбкой по-соседски, да не скупись: аж три князя угощаться будут, да с дружинами, да не один день! Коли не обидишь — так и быть, прощу тебе один должок. Но только один!

Всеслав сбросил рукавицы на снег и поднял один указательный палец на правой руке. И тут лёд Почайны гулко треснул, будто в него снизу и впрямь Водяной ударил. Заржал испуганно конь кого-то из Ярославичей, донеслись встревоженные крики от их дружин, что остановились поодаль, чтоб не мешать встрече родственников.

— Ну, коли согласен — давай, сыпь! — непонятно выкрикнул Чародей и громко хлопнул в ладоши.

Жёсткие ладони сошлись, как две сухих доски, только треск по-надо льдом разлетелся. А князь развёл руки вновь и так же громко хлопнул второй раз. А вот третьего хлопка́ никто не услышал.

Жахнуло так, что по всей округе с деревьев с заполошным, паническим карканьем взмыли в ясное голубое небо чёрные птицы. Они метались, истошно вереща, натыкаясь друг на друга, роняя перья и не только. Но слышно их не было. Уши заложило у всех, кто не открыл рот широко, как Всеслав и его бойцы, до сей поры невидимые.

В паре сотен метров от Чародея, ближе к тому месту, где русло Почайны уходило налево, за Подол, скрываясь в прибрежных лесах, сперва вспух серо-белый пузырь прямо на заснеженной реке, как громадное рыбье или жабье пузо, словно сам огромный Речной Дед и вправду решил вылезти и разобраться с нахальным человечком. Потом к небу рванулся невообразимо высокий, с Софию Киевскую, столб воды и ледяного крошева. А уж следом прошла волна взрыва, некоторых особо впечатлительных сбив с ног. Им, сидевшим на задницах в снегу, сильнее прочих был ощутим толчок, что прошёлся подо льдом реки, будто сама Почайна вздохнула тяжко и глубоко. Такого никто и никогда раньше не видел, не слышал и не чувствовал.

Поднятые взрывом ввысь брызги воды замерзали на февральском ветру, превращаясь в странный снег и иней, оседая медленно, плавно. Сквозь это облако, что мягко смещалось направо, прочь от города, в сторону Днепра за заснеженной косой, падали глыбы льда, размерами от небольших, с кулак, до более приличных, с голову. С конскую голову. И рыба…

— … мир…ется? Эй! — Всеволод и Святослав перевели взгляды на Чародея. Который что-то говорил, судя по тому, как двигались губы и борода, и махал им, привлекая внимание. Но ни смысл, ни даже звучание его слов до князей пока не доходили сквозь мерзкий писк в ушах. А рядом с ним стоял известный по рассказам воевода Рысь. Которого миг