За спиной Сфера, ставшая саркофагом и алтарём для маленького дига, разгоралась ровным, безжалостным белым светом. Светом, в котором не было ни тепла, ни божественного провидения. Холодный, хирургический свет абсолютной функции, свет механизма, исполняющего свою повседневную программу. Из неё вырывались сотни аним. Они не кричали, не плакали, не возносили хвалу. Они уходили. Молчаливой, светящейся рекой текли вверх, сквозь рваную рану в куполе, в ночное небо, которого не видели тысячу лет. Это было величественное и страшное зрелище — исход целого народа, превращённого в поток безмолвного света.

Мы нашли убежище в соседнем зале, не менее огромном, но более тёмном и потому более привычном. Громадные колонны, похожие на кости доисторических чудовищ, уходили во мрак. Никто не произнёс ни слова. Команда, связанная кровью и общей усталостью, действовала без слов, как единый израненный организм.

Соболь, хромая и опираясь на свой остывающий техномеч, как на посох, первым нашёл относительно чистое и защищённое место в нише за опрокинутой статуей какого-то древнего героя. Он не сказал ни слова, просто рухнул на каменные плиты и замер, уставившись в темноту. Старый солдат знал, что лучший способ пережить стресс — это найти свой угол и ждать, пока пройдёт первая волна шока.

Ами опустилась у колонны, аккуратно положив рядом свои сабли. Они лежали на пыльном полу, как спящие стражи. Она стянула перчатку и принялась медленно, почти механически, перевязывать рану на предплечье куском ткани, оторванным от своей туники. Её движения были точными и отстранёнными, будто она латала не собственную плоть, а чинила сложный механизм.

Чор просто свалился там, где стоял. Он не искал удобного места, не пытался устроиться. Он лёг на спину, раскинув руки, и смотрел вверх, в темноту. Зоргх молчал, и его молчание было тяжелее гранитных плит этого зала.

Лис стояла у арки, ведущей обратно в зал со Сферой, и смотрела на белое сияние. Она не отдыхала. Её разум, вечно жаждущий данных и анализа, продолжал работать. Она, я уверен, пыталась вычислить плотность потока, скорость истечения аним, остаточную энергию. Учёный до мозга костей, и даже на краю гибели её интересовало не только выживание.

Я нашёл себе место на обломке каменного карниза. Нога горела тупым, изнуряющим огнём. Я опустился, прислонился спиной к холодному камню и наконец позволил себе закрыть глаза. Победа. Мы победили. Слово отдавало во рту вкусом пепла. Мы победили. Цена, как всегда, оказалась выше, чем можно было предположить, глядя на ценник.

Никто не говорил. Звуки боя всё ещё стояли в ушах, и тишина казалась неестественной, оглушающей. В этой тишине каждый из нас вёл свой собственный, безмолвный диалог.

Идти дальше. Это всё, что остаётся. Не потому, что в этом есть какой-то высокий смысл или благородство. А потому, что это единственная работа, оставшаяся для живых, — нести на себе память о тех, кого оставил позади. Это не почётная ноша. Это плата за право дышать. И мы будем платить её до самого конца.

370

В голову пришла мысль, до неприличия ясная и циничная, словно удар сабли в незащищённый бок. Мысль о том, что одному, будь я проклят, жилось проще. Когда я ступил на гнилую лестницу Восхождения, то был мабланом-одиночкой. Жизнь была проще. Меньше забот о пайке, о броне, об оружии, медикаментах и, упаси Единые, об удобствах для кого-то ещё, кроме тебя самого. Сбежать от засады, залечь на дно — и ты уже в безопасности. Твоя шкура — единственная, о чём вообще стоит беспокоиться, и это упрощает всё до предела. Бей или беги, главное выживи любой ценой. Я помнил те дни, когда скитался по Единству в одиночку. И одиночество тогда служило щитом.

Но стоит тебе набрать обороты, прокачаться, вобрать в себя достаточно силёнок, как одиночество из преимущества превращается в ахиллесову пяту. Я слышал истории от других Восходящих, как они, сами того не желая, невольно обрастали свитой, словно плесенью на старой кхеровой лепёшке. У них появлялись несуны для барахла, торпеды для грязной, кровавой работы, телохранители с железными мускулами, медики и так далее и тому подобное. У меня не было никого, пока не появился Легион, заменявший свиту в те ранние дни. А теперь — команда. Копьё. И это, доложу я вам, куда хуже. Теперь каждая их рана отзывалась во мне фантомной болью, словно мои собственные нервы протянулись к ним через пустоту. Каждая капля их крови ложилась на мою совесть несмываемым пятном, как ржавчина на лезвии. Простота кончилась. Началась ответственность — ноша потяжелее любого рюкзака, набитого урановыми слитками.

Хоть тело просило просто поваляться в тишине часиков двадцать, без движения, без мыслей, я знал, что позволить себе это не могу. Положение обязывает. Лидер не лежит, пока другие истекают кровью. Как только накопилось достаточно Звёздной Крови, слил её в активацию Руны Исцеления. Кости в ноге с тошнотворным хрустом начали срастаться. Боль прокатилась волной, острой, но терпимой, как удар плётки по задубелой коже. Я стиснул зубы, вытер пот со лба тыльной стороной ладони и оглядел команду. Они сидели или лежали в полумраке, связанные общей усталостью.

Сначала Ами. Она всё ещё была бледна, как выцветший пергамент, с лицом, искажённым от боли. Звёздная Кровь Руны-Заклинания окутала её серебристым сиянием, проникая в раны, как масло в шестерни. Она слабо застонала, когда кости и связки начали приходить в норму — хруст, треск, потом облегчение, растекающееся по телу. Ам'Нир'Юн сжала кулаки, её дыхание стало ровнее, и она наконец села, выпрямив спину.

— Спасибо… — прошептала она, и в этом слове сквозила не благодарность, а признание долга, который она выплатит в следующем бою.

С ней всегда было так. Лис, прихрамывая на ушибленную ногу, уже хлопотала над Соболём. Её собственная Руна Врачевания, слабая, как тусклая лампа в подвале, едва ли справилась бы в нашей ситуации одна. Соболь сидел, прислонившись к колонне, и позволял ей работать — его руки лежали на коленях, лицо оставалось каменным, как у капитана на мостике во время бури. Чор тем временем устроился у стены, привалившись плечом к холодному камню. Он молча перевязывал рваную рану на руке куском собственной