Маз повернулся ко мне, его взгляд был суровым.

– Дани, я видел, как Вахид пытал людей зораатом, чтобы получить от них информацию. Я не хотел, чтобы с тобой случилось то же. Я думал, что если смогу мобилизовать север против Вахида, то у нас появится шанс на реальные перемены. Но потом их военачальник умер, тебя арестовали, твоего отца убили – и все мои планы рухнули. Единственное, о чем я мог думать, – как выжить, обезопасить Анам и вызволить тебя. Но комендант тюрьмы сделала так, что твое освобождение стало практически невозможным. Я испробовал все: все способы подкупа, все прочие возможные способы, какие только мог. Я даже все подготовил для твоего побега, но…

Я боялась о чем-либо спрашивать, боялась заговорить, потому что, как бы сильно я ни хотела услышать эту историю, это было все равно что посыпать солью свежую ножевую рану. Я хотела все узнать, но в то же время не хотела. Я хотела похоронить свою месть и гнев, но они все еще были частью меня – вытатуированы на моих руках и выставлены на всеобщее обозрение.

Но мне нужно было услышать, что он скажет. Ради меня, ради нас. Мне нужно было понять, смогу ли я закрыть эту дыру в своем сердце, понять, все ли между нами кончено. Или он все еще мой, а я все еще его.

«Дани, я люблю тебя».

– Но? – подсказала я.

– Но тут ты появилась здесь, причем выглядела как кто-то другой, и начала спрашивать о ножах своего отца. Но то, как ты говорила, твои жесты, даже то, как ты прикусывала нижнюю губу, – это была ты. Это казалось невозможным. Насколько я знал, ты по-прежнему была в тюрьме, по-прежнему была заперта, пока я сходил с ума. Когда я поговорил с Санайей и почувствовал… – Он замолчал, глядя на пламя.

Тени танцевали на его лице, на высоких скулах, в бездонных глазах. Над бровью у него был шрам, который я не узнала, и я вспомнила, что он продолжал жить своей жизнью, пока я была в тюрьме. Он получил шрамы, о которых я тоже не знала.

Он снова запустил руки в волосы.

– Я думал, что схожу с ума, – прошептал он. – Каждый раз, когда мы разговаривали, мне казалось, что я в конце концов свихнулся. Я видел тебя в ком-то другом… Я думал, что это мой разум пытается справиться с тем, что я натворил. До нас даже дошли слухи, что тебя видели в твоей деревне, и я послал солдат на разведку. Я написал в тюрьму, требуя встречи с тобой, но комендант не согласилась. Она ничего не сказала о твоем побеге. Теперь я понимаю, что она, скорее всего, не хотела, чтобы император узнал, что два очень важных узника сбежали из ее предположительно неприступной тюрьмы. – Он поднял голову и подошел ближе ко мне, мое сердце бешено заколотилось в груди. – Но потом я коснулся твоих рук. И я понял. Я почувствовал шрамы, которые оставил тебе, почувствовал воспоминания, которые мы прожили вместе.

Он сделал еще шаг, пока не оказался в нескольких дюймах от меня, жар его тела был подобен огню. Мои пальцы сжались, я хотела потянуться к нему, но сдержала порыв. После всего, что было, могу ли я снова упасть в эту бездонную пучину? Или, может, я уже упала, просто не хотела подниматься обратно.

– Маз…

– Ты думала, я тебя не узнаю? Я узнаю тебя с любым лицом. С любой кожей. С любыми волосами. Тысяча джиннов могла бы спрятать тебя от меня, но я все равно смог бы найти тебя по звуку твоего дыхания.

Я замерла. Расстояние между нами было таким маленьким, что он, вероятно, чувствовал мое дыхание на своей щеке.

– Скажи мне, что никогда не сможешь простить меня, и я уйду. Скажи, что ненавидишь меня, и я больше тебя не потревожу.

Я потянулась к нему всем телом, им я почувствовала ответ еще до того, как смогла произнести его вслух.

– Потому что, если ты не скажешь мне этого, мое глупое сердце будет надеяться, грезить и мечтать. Я не могу исправить то, что сделал, не могу этого изменить. Но я могу умолять. Я могу поклясться, что во всем, во всех отношениях принадлежу тебе. И я больше никогда не позволю тебе думать, что я не готов бороться за тебя.

Его голос был подобен треску пламени, биению моего сердца, дыханию в моих легких. Он заглушил клокотание темной магии в моей крови, шепот джиннов и сомнения в моей голове.

– Нет, – произнесла я четко и уверенно. – Я не могу сказать тебе этого. Не могу, потому что это было бы неправдой. А мы обещали, что будем честны друг с другом, верно?

Маз закрыл глаза, его руки опустились по бокам. Я потянулась к нему и коснулась его щеки, и какой бы барьер ни был между нами, от моего прикосновения он рухнул. А потом Маз обнял меня, прижал к себе, накрыл мои губы своими и запустил пальцы в мои волосы. Я поцеловала его в ответ – я не могла этого не сделать, я чувствовала, что иначе умру.

Я стянула курту с его плеч, и моя собственная мокрая курта присоединилась к его на полу. Мы упали на кровать, его губы касались моей кожи, руки были на моей талии, на моих бедрах. Мы тонули в безумии вместе, неистовство между нами могло сравниться разве что с бурей за окном, только вместо ярости и гнева мы вспоминали то, что прожили вместе, каждое легкое прикосновение и горячий взгляд. Это была целая жизнь, полная страсти и соперничества, боли и надежды.

И это были мы – каждая частичка неразборчивых, встревоженных, пылких нас, мы снова были вместе, как и всегда раньше. Мои покрытые шрамами руки были в его, его язык касался пульсирующей вены на моей шее, мои ноги обвивали его талию. Это было то, кем мы были и кем мы стали, и я знала, что он прав.

Он всегда будет меня знать, всегда будет видеть меня.

Так же, как я всегда буду видеть его.

* * *

– Буря стихает.

Я смотрела в окно, а Маз лениво водил пальцами по моему бедру.

– Значит, нам пора идти. – Его голос был мягким, и я знала, что он хочет остаться так же сильно, как и я; но на нас обоих рассчитывали люди, и мы не могли их подвести. – Вахид уже наверняка гонится за