И что теперь?

А этот, первый, тот, что привёл новых людей, золотые глаза, огонь в крови, взъерошенный, дикий, – стоит, смотрит, всё слышит и даже не шевельнётся. Жаждет свободы, нового времени, перемен – совсем как те, кто когда-то прислушался к голосу города, те, кому бесконечный Путь казался силком, неволей, те, кто остался здесь и превратил этот Путь в Оплётку.

И что они получили? К чему пришли?

О, если бы город мог коснуться прежних времён, вспомнить первое имя, до знаков, до человеческого колдовства, – он исполнил бы зарок старшей крови, просьбу маленького Килы, освободился бы, освободил бы их всех.

А теперь – поздно.

Старшая кровь стала землёй, искры дыхания тлеют, вот-вот обратятся пожаром, что пожрёт весь прежний мир, всю суть города, оторвёт от первого имени навсегда. Нельзя верить людям, даже если человеческого в них немного.

Город-зверь тосковал. Его злость и ярость отступали перед силой Правителя.

Анкарат стиснул зубы и кулаки, пообещал: сбудется всё, о чём я говорил, ты себя не потеряешь. Мы вместе. Просто услышишь солнце.

Как я.

Зверь не откликнулся. Может, не слышал. Может, поток его памяти и тоски был лишь миражом.

В следующий миг волна чужой воли ударила во всю мощь, затопила дворец, унесла и тоску, и ярость, и память.

Машинный зал провалился во мрак – сердце города остановилось.

Но через мгновение вспыхнуло вновь – светом ровным и потеплевшим. Боль, все эти дни тянувшаяся в жилах, такая привычная, что Анкарат перестал замечать, – ушла. Осталась лёгкость и пустота.

Правитель отряхнул руки, словно сбивая пыль, плечи его опустились, расслабились. Повторил глухо:

– Непростой город.

И вдруг шагнул к Анкарату, взял за плечо:

– Отдаёшь слишком много себя. Если продолжишь – что от тебя останется? Твоя задача в другом. Не забывай.

Можно было бы принять за заботу, если бы каждое слово не вколачивало волной в каменный пол, словно пытаясь ободрать с души всё, что не касалось задачи.

В этот раз им не оставили времени для новых Испытаний и подготовки.

Правитель сказал: берите машины, оружие, тех людей, кто желает идти с гарнизонами. Так будет больше толку. Даже Килчу не позволил задержаться и проследить за изменениями города: тебе здесь нечего делать, разберёмся после.

Но Килч не желал бросить город на волю неконтролируемых перемен. Работал с рассвета до темноты: усиливал знаки Гриза, искал места, где Оплётка связана с жилой, объяснял механикам, что может произойти дальше и что с этим делать. Боялся, что изменённая суть города взрежет землю, разрушит дворец, обещал прислать других чародеев на помощь.

И только в последний вечер пришёл к Анкарату, в его здешнюю комнату. Сперва Анкарат обрадовался: он и сам хотел пообщаться с Килчем, но тот заговорил первым.

Повторил то же, что и Правитель в машинном зале: отдаёшь слишком много, опасно, меняешься слишком быстро, – но совсем другим тоном. Так, словно Анкарата жрала лихорадка и на спасение шансов не остаётся. Приглушённый, встревоженный голос, участливый взгляд бесили сильней с каждым словом.

– Лучше проверь печать Гриза.

– С ним всё хорошо. Он справился. А вот ты…

– А я не справляюсь?! – полыхнул, взорвался, что эти колдуны видят, какую опасность, кто сильней Анкарата, кто бы справился лучше? Никто, нет во всём мире человека способного на то, на что он способен, и никто ему не помешает!

Последние слова бросил Килчу в лицо, усталое, затенённое грустью. Что-то мелькнуло в его глазах, показалось: сейчас взбесится, как тогда, схватит за плечи, встряхнёт, нет, не будет этого, он слишком измождён, давно и со всем смирился. Ну так пусть проваливает, если не верит! Кому легче от этих предупреждений?

Этого Анкарат говорить не стал. Лишь железные стены гудели, вздрагивали его гневом.

Но Килч не двигался с места, а когда заговорил, голос звучал совсем тускло:

– Совсем как она. Упрямый и безрассудный. И так же себя уничтожишь. Ради того же человека – вот что страшно. Зря я помог тебе тогда, зря показал, как изменить землю квартала… Казалось, всё это – неизбежность. Но неизбежности не существует. Мы всегда выбираем сами. Выбираем те же ошибки…

– Замолчи. Со мной всё хорошо. Не бывает лучше. Я счастлив. И мама счастлива тоже.

Килч осёкся, кивнул, бросил горько:

– Конечно. Никого не найдётся сильней и отважней. Я помню.

Ещё сильней захотелось прогнать его, но Анкарат снова сдержался. Завтра Килч уедет из города, кто знает, когда будет новая встреча?

Передал новое письмо для Амии, попросил проследить, чтоб она его получила. Килч покрутил шкатулку в руках, кивнул. Анкарат спросил, всё ли с Амией хорошо, Килч кивнул снова:

– Не беспокойся, – мягко, как будто хотел сказать: забудь. Анкарат нахмурился, собрался спросить ещё, выпытать правду, но тут Килч попросил:

– Будь осторожен. Насколько сумеешь.

Усталость и безнадёжность этих слов погасили злость.

Анкарат знал: Килч ждёт ответа, обещания, пусть даже лживого. Разговор этот возвращал под крышу другого дома, в другой воздух – пыльный, жаркий воздух квартала, в то время, когда Килч был единственным старшим, когда, может, и правда способен был что-то изменить. Но то время ушло, и зря Килч о нём горевал. Он был прав: неизбежности нет. Анкарат выбрал сам – и выбрал бы снова.

В Медном городе Правитель пробыл только несколько дней – не больше, чем нужно было для отдыха лошадям и сопровождавшим звеньям. Посмотрел на новые машины и чертежи Ширтэма, выслушал его рассказ о судьбе старшей крови, заверил: во всём разберёмся.

К жителям обратился только перед тем, как город покинуть.

Говорил коротко, резко – вздрагивала земля и зубастые крыши, нити Оплётки шипели искрами, словно в небе грохотала сухая гроза.

Говорил о неизбежности перемен и тоже – о новом времени, но совсем по-другому.

– Знаю: не видите над собой власти и не признаёте законов земли. Потому предупрежу. Один раз.

Обвёл площадь медленным взглядом.

Воля его не оставила воздуха, разлилась свинцовой тяжестью, тишиной абсолютной и жуткой.

Предупреждение прожгло тишину печатью:

– Те, кто не будет нам верен, – сгорят.

Он покинул город – но шаги гремели в земле, печать этих слов лежала над площадью.

После Гриз