Беспокоился только Гриз. Через несколько дней вновь обходили город – кроме его узлов теперь нужно было проверять мощность новых атакующих машин, усиливать знаками. Машины эти походили на узкие лодки, лодки на суставчатых лапах, с орудием по центральной оси и длинной спицей тарана.

Гриз изучал каждый штырь и ворот, перевязывал белую нить Оплётки там, где не держала форму, – обращаться с ней научился удивительно быстро. И вот, остановившись возле одной из машин, Гриз взглянул на механиков – те таращились на Анкарата с тем же шальным восхищением, что и в степи, – и зашептал, поспешно и тихо. Сперва Анкарат решил: это заклятье, новая цепь знаков, но потом Гриз ткнул его локтем:

– Я серьёзно. Ты уверен?

– Ну да, – ляпнул, не переспросив, о чём Гриз говорит. – То есть – о чём ты?

– Уверен, что стоит обещать такие вещи?.. Новое время… Да, все тебя любят, все восхищаются, но где любовь, там и корысть, и з-зависть. Говорить такое опасно.

– А, – Анкарат фыркнул, стукнул его в плечо, – тогда точно да. Уверен. Новое время – это то, что всем нам нужно. Чему завидовать, если идём к одной цели?

И махнул механикам – те прислушивались к разговору, смотрели теперь внимательно, цепко:

– Машина – зверь! Да, Гриз?

Гриз бледно улыбнулся и закивал, но добавил тем же полуслышным бормотанием, как заклятьем:

– Будь осторожнее.

Весёлость Анкарата пригасла, искры в жилах вспыхнули больнее и ярче.

Взял Гриза за плечо, потянул в сторону, в гулкую тень машины, в урчащий гром двигателя.

– Что это? – Тяжело держать голос, говорить тихо, да и зачем, пусть гремит, так даже лучше. – Кто говорил про то, как мне легко всё даётся? Ты, не я!

Гриз вскинул взгляд, болезненный, почти виноватый:

– Прости. Я не понимал. А теперь вижу… Килч говорил: потеряешь себя, сойдёшь с ума, и теперь… Ты же помнишь: твой огонь я увидел прежде, чем увидел тебя и узнал. А теперь вижу, как все эти силы, сквозь которые мы проходим, сливаются с этим огнём, меняют его, твою душу, как… как кровь этого города перемешалась с твоей кровью, затемнила её. И как тебе больно.

– Со мной всё хорошо, – рыкнул в ответ. Гриз жалеет его! Как смеет!

– Подожди… Знаю, ты не признаешься, но… я спрошу снова: то, что ты говорил, – это твой голос? Твоё решение? Или голос этой земли?

Ясно.

Земля Медного города изломала путь Атши, и с каждым днём Гриз боится этой земли всё сильнее.

– Я уже ответил тебе. Много раз отвечал. Со мной ничего не случится. Я не изменюсь. Моя воля сильней. Ты всё повторяешь: у нас общий путь. Обманул меня, попросил Рамилат себя заклеймить, лишь бы следовать этим путём. Обещал: сомневаться не станешь. И на каждом шагу сомневаешься.

Гриз мотнул головой, на глаза упали рваные пряди:

– Никогда не сомневался. Если это твой путь, если выбрал ты сам – пусть сбудется всё, о чём ты говоришь. Я всегда помогу.

– А я всегда выбираю сам.

Гриз помедлил. И улыбнулся:

– Знаю.

Время, заострившееся клинком, побежавшее прытко и ярко, вдруг замерло, когда в город прибыл Правитель.

Прибыл в последние дни Тьмы, ненастные, душные. В этот раз к его появлению никто не украсил город, и сам Правитель выглядел сильней человеком, чем Анкарат запомнил: в тусклой походной одежде, в дорожной пыли, под глазами – сизые тени. Не было с ним ни слуг, ни колдунов Вершины, ни самоходных машин – ни, конечно же, мамы. Только Килч и пара звеньев Отряда сопровождали Правителя.

Но его сила поднялась над городом ещё выше, чем поднималась над Садом, его поступь впечатывалась строкой изменяющих знаков. Анкарат ждал на лестнице перед дворцом, и земля при каждом шаге шипела, ярилась, жглась. Люди Медного города смотрели на приближение Правителя пристально и угрюмо. Анкарат знал эти взгляды – звериные, диковатые. Взгляды людей, живущих без закона и власти, ничем не связанных, даже силу земли обративших просто Оплёткой, инструментом, скрепляющим несовместимое.

Правитель на них не смотрел.

В этот раз он не задавал ритуальных вопросов. Клятва полоснула ладонь, потянулась навстречу его движению, прикосновение обожгло яростью, ужалило сердце – как и сила Сада, сила этой земли не желала таких перемен, зарычала: вот зачем ты пришёл, предатель, предатель, обещал новое время, сожгу тебя, уничтожу!..

Мир побелел, выгорел.

Правитель сильнее стиснул ладонь Анкарата – и волна чужой воли вырвала из сжигающей ярости. Сквозь выгоревший мир проступило его лицо – черты прорисованы угольными тенями, вместо глаз – провалы.

– Непростой город, – нахмурился, но больше не по-человечески, так хмурится буря над степью. Сейчас, в этот миг их единства, Анкарат видел: Правитель узнал всё, что с ним случилось, услышал каждое слово – о новом времени, о новых силах, о тени Вершины. Узнал, услышал. И ему это не понравилось. – Но и ты не такой простой. Да?

И Анкарат тоже увидел – как горит силуэт Вершины над Ступенями, среди чёрного неба, как ветвятся и накаляются жилы Города Старшего Дома, как медной, ликующей музыкой бьются его узлы и сердца Сада-на-Взморье им вторят, как мама рисует новые карты подземных путей, изобретает новые элементы, те, что появляются в смешении сил, как она хороша, проницательна, как глупо было отпустить её так надолго; видел, как растёт младший брат, ясноглазый и любопытный… видел всю жизнь Старшего Дома глазами Правителя. Эта жизнь сквозь прикосновение тянулась к сердцу, обнимала и придавала сил – по воле Правителя? Или по воле солнца?

Не важно.

– Простой, – Анкарат оскалился, вскинулся, взглянул сверху вниз, – с такой задачей не справился бы.

Правитель помедлил.

И улыбнулся в ответ:

– Твоя правда.

Как и после прошлой победы, Правитель сразу пошёл к сердцу города, но в этот раз позвал с собой Анкарата, Килча и Аметрана. Обошёл машинный зал, изучил узлы и приборы, рёбра хранящего город чудовища. Надолго замер, запрокинув лицо к главному узлу, к сердцу белого света. Свет пульсировал, выхватывал закаменевшие черты, и Анкарату вдруг показалось: зверь, чьи кости пронизывают дворец, чьё сердце даёт городу силу и может этот город разрушить, – живее, понятнее мыслей Правителя, его настоящих стремлений. Почти увидел этого зверя: поджарого, с узкой мордой, проступающими суставами. Шкура усеяна знаками, полосами Оплётки, когти взрыхляют землю – сухую, каменистую землю Медного города, землю с крапинами руды и солёным привкусом крови. Ноздри зверя вздрагивали, глаза, пронзительные и шалые, уставились на нового человека – человека ли? Или идола, знак –