– Могу я называть тебя Плинием? – спросила как-то раз Кирка, накручивая на палец волнистую рыжую прядь возлюбленного.

Двое возлежали на царском чёрном плаще, устало играя с волосами друг друга. Кирка прижалась ухом к груди и прислушалась к сбитому дыханию, подстроив под ритм своё. Ей хотелось, чтобы он вновь покрыл её, точно похотливый Юпитер, чтобы страстно возжелал подобно Купидону.

– Разумеется, Луна моя, – бархатисто ответил Плиний. – Дай мне кличку. Приручи меня. Я буду верно служить тебе, как пёс – хозяйке.

Кирку ранили слова, произнесённые с совершенно иным посылом. Плиний не испытывал ничего, кроме желания услужить, страстного вожделения и любви на грани помешательства. Как любила Энея Дидона, совращённая чарами Венеры.

– Куда ты? – Он поднялся следом за Киркой, которая, одеваясь на ходу, манила пуще прежнего. Он бросился за ней очертя голову и взял за запястье. – Я умру без тебя.

– Не умрёшь, – грубо осадила она, вырвав руку. Увидев, как растерянна её любовь, как по-детски раскрыты губы в дыхании, она едва не расплакалась. Она нежно погладила его щёку и проникновенно добавила: – Прости меня. Я тоже не могу без тебя.

– Кирка, – Плиний прижал её ладонь к себе и невесомо поцеловал запястье, – мои слова показались тебе грубой шуткой, верно? О, извини меня. Я осваиваю поэзию и тренируюсь выступать как актёр, возможно, мои сравнения пока грубоваты…

– Как актёр? – изумлённо улыбнулась Кирка.

– Вот, послушай! – Он нежно выпутался из её рук и взобрался на холмик. – Из последнего…

Повязав ткань на бёдрах, он вызвал румяную улыбку у Кирки. Наморщив нос, она подделала расстроенный голосок и промолвила:

– Обнажённым было лучше.

– К этому амплуа мы ещё вернёмся. – Плиний подмигнул. Он собрался, полной грудью вдыхая росистый воздух, и пропел:

Ко мне во сне явилась Афродита: с твоим лицом, с очами цвета дуба,

С твоим лицом, с твоим – с изгибами твоими, и перстами, я надкусил их,

Как из винограда – сок, брызнула вдруг кровь,

Тотчас испуг сковал меня. Обомлел; но рядом ты спала,

смотрела сны про дивные луга,

Я обнял твои плечи и больше снов не видел.

Закруглив конечную строфу, Плиний с привлекательной улыбкой развёл длани в ожидании оваций. Кирка закусила внутреннюю сторону губы, чтобы сдержать чувства. Она улыбнулась, изо всех сил успокаиваясь, и ответила:

– Тебя ждёт великое будущее, милый.

Сезоны менялись быстротечно, в пику влюблённой колдунье. Она наблюдала, как поднимался, наливаясь, Тибр, как сходил; смотрела за прилётом птиц с севера, вдыхала первоцветы вперемешку с осенним перегноем. Кирка всё чаще гуляла по лесу и даже забредала в поселения, чтобы получить в обмен на оберег треугольник сыра или амфору с вином.

Она ловила себя на мысли, что любит Плиния столь болезненной любовью, из-за которой отвергает самоё себя за преступление, совершённое над его волей.

Прогуливаясь как-то в лесу, Кирка собирала смородиновые листья для оздоровительного чая и услышала стук. Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук-тук.

Она подняла очи к верхушке сосны и увидела чёрно-белую птичку с красной «шапочкой» и бежевой перемычкой на чёрном клюве. Птица колотила им по древесной коре, и вровень со стуком билось сердце влюблённой женщины. В бусинах-глазах дятла отразилось лицо, искажённое яростью. Кирка бросила корзину в дерево, и это спугнуло лесного врачевателя – он встрепенулся и взмыл в лазурную высь.

Она захотела, чтобы все дятлы вымерли. Иррациональное желание напугало Кирку: она прикоснулась подрагивающими пальцами к губам и вздрогнула, когда в глубине леса раздалось прерывистое тук-тук-тук…

По ближайшему поселению разошёлся слух, что в Авентинскую рощу скоро нагрянут жрецы Бахуса: они будут безудержно плясать и истязать себя, устраивать оргии и ходить как безумные по округе во славу милостивого божества.

Новость обрадовала Кирку. Ей пришла мысль бросить хибарку травницы и присоединиться к хмельным скитальцам.

Ночью Кирка овладела Плинием сверху, как развратная вакханка. Её мелодичные и сладкие стоны сменились рыком тигрицы – в них не осталось человеческого, как и в ней самой. Кирка прогибалась в спине, как хищница, и оставляла ногтями, словно когтями, глубокие алые борозды на белой коже. Она сходила с ума от любви и готовилась к побегу за Океан с похищенным авзонским царевичем.

– Ты мой, – прошептала Кирка в губы Плиния и прихватила их зубами, увлекая в голодный поцелуй.

– Я твой, – отзывался пленённый дятел, сложив крылья по собственной воле, взволнованный её телом и золотыми прутьями клетки. – Кирка… Кирка…

«…Кирка».

Кирка и Плиний пробыли с вакхантами всё лето. Под надзором Луны и звёзд, Солнца и кучевых облаков, в окружении лесных духов они позабыли о благочестии и предавались любви, как последователи древнего варварского культа. Они пили вино, купались в водопаде и сажали на мокрую кожу травинки, перекатываясь на берегу. Возлюбленных согревали земли и песок, они ели кору и мох, жевали смолу и подставляли под жала ос тела, испачканные нектарами.

Но ваханские ветра заклубились и улетели искать новую пристань. А возлюбленные, обречённые на безумие, остались доживать свой год. Они проводили праздник подземных богов, октябрьское празднество счастья, Брумадии, Сатурналии, януарские агоналии. Противостояли зиме, которая в тех краях отличалась только ветрами и дурным урожаем. И вот идиллия подошла к завершению вместе с наступлением мартовских календ.

– Никуда не ходи. Я сам открою, – сказал Плиний, целуя её улыбающиеся губы.

К ним никогда не приходили до петухов. Кирку напряг утренний стук в дверь. Она мягко, но властно уложила Плиния обратно, и он опёрся о локти, глядя на неё снизу вверх.

– Наверное, надоедливая старуха-травница пришла купить полынную скрутку. Она просто дряхлая коза, я прогоню её. – Кирка рвано поцеловала любимого и улыбнулась. – Не скучай. Я сейчас вернусь.

Она встала, набросила на голое тело просвечивающую тунику и, вытащив из-под ворота лохматые космы, открыла дверь. Почувствовав неладное, Кирка мигом вышла за порог, потеснив внезапную гостью, и прикрыла за собой вход, пряча авзонский трофей от посторонних глаз.

– Кто ты такая? – спросила Кирка предельно грубо, за чем крылось волнение.

На пороге ютилась божественно красивая юная дева в голубом шерстяном плаще. В сапфировых глазах – тоска и тревога, нижние веки припухли и вместе с губами, похожими на нежные бутоны, придавали лицу детскую невинность. Тонкие ноги, канаты русых волос, большая грудь, непропорциональная узким бёдрам – всё это свидетельствовало