Зачем тебе обязательно нужно… что-то менять?

Тогда он верил, что перемены только к лучшему.

А теперь?

– Может быть, – сказал Анкарат, – не совсем так. Но другого способа я не знаю.

Лати всхлипнула и вдруг шагнула ближе, спрятала лицо у него на груди. Анкарат обнял её, руки показались вновь неуклюжими, слишком грубыми. Она была такой хрупкой, вся из острых углов и пахла едкими травами, солью.

– Не тревожься обо мне. Всё так, как должно быть. Я счастлив.

Где-то в прошлом, в квартале отверженных, Ским спросила: разве этого недостаточно?

Тогда Анкарат не нашёл правильных слов.

Зато теперь знал, что нужно сказать.

– И если… тебе так нравится этот город… останься здесь. Не нужно идти дальше.

Она не ответила. Выдохнула полуслышно:

– Ты такой дурак…

Отстранилась, оттёрла слёзы злым, резким движением, бросила:

– Твой друг, наверное, уже очнулся, – и скрылась в виноградных тенях.

– Эта девушка мне не нравится.

Так чеканно, так ясно – Анкарат вскинулся, уставился удивлённо. Вид у него, наверное, стал глупый донельзя – и мама протянула руку, потрепала по волосам, объяснила:

– Сестра этого предателя, Тории. Амия. Она тебе не подходит.

В этих светлых стенах, в жемчужном сиянии, среди цветов срезанных, живых, плавающих в чашах из белой кости и серебра, среди хмельных, сладких запахов Рамилат казалась лепестком пламени. Рдяные одежды, блеск и звон украшений и амулетов, порывистые движения. Пока мама отдавала распоряжения слугам, металась по комнате, смахивая со стола записи и осколки незнакомых минералов, освобождая для Анкарата место на низкой кушетке возле себя, в голове колотилось: она пламя, всё здесь сожжёт. После она устроилась рядом, взяла за руку, спрашивала о пути и сражениях – ни одной истории не дослушала, каждую обрывала новым вопросом. Но это было не важно. Свет её глаз был такой счастливый! И жесты, слова – всё как будто бы стало чуть мягче, спокойней, чем прежде. В её порывистости не было больше боли.

Анкарат вспоминал, как мама плакала в прежнем доме, как не могла коснуться земли и как Правитель запер её за тяжёлой дверью в саду на краю Ступени; вспомнил то, что увидел во время Испытания, – её отчаянье, её кровь, ритуальный круг. Они и теперь как будто остались вдвоём в этом круге, среди ритуала – но цель ритуала исполнилась. Анкарат коснулся своей судьбы, мама была счастлива.

Когда ей надоело спрашивать и не слушать, мама заговорила о другом ритуале, том, что связал её судьбу и судьбу Правителя. Такой жаркий день, столько людей – везде, везде люди!

Мимолётно кольнуло: столько людей, а я всё пропустил, ничего не видел. Её жизнь проходит теперь вдали от меня. Но в потоке рассказа эта печаль померкла. Мама говорила: всюду стояли чаши огня, помнишь, как в том нашем доме, но чаш было множество, пламя лилось между ними не нитями, настоящими реками, казалось, Ступени, все улицы – всё отлито из солнца, казалось, Вершина у нас за спиной обратится огромным костром, столпом до неба, два солнца, небесное и земное, соединятся, ах, что же я, они уже соединились, соединились в тебе, – и рассмеялась, взъерошила Анкарату волосы, погладила по щеке. Такая счастливая! Вновь вернулось: Правитель взял его за руку, сказал, хорошо справился, молодец, а теперь мама так счастлива, говорит так, как обычная мать может говорить с любимым сыном, так же гордится. Что за глупые вопросы задавала Лати? Конечно, Анкарат счастлив, конечно, всё так, как он хочет.

А теперь мама вдруг сказала, что Амия ей не нравится.

– Почему?

Она задумалась, чуть нахмурилась, коснулась губ пальцем. Потом улыбнулась:

– Ты не захочешь слушать. Любит себя сильней, чем тебя. Понимает, кто ты… но не так. Неправильно. Я видела, как она стояла там, среди Отряда. Ей бы любой подошёл.

Она хотела продолжить, но Анкарата обожгли эти слова, он вскочил с места, зарычал:

– Неправда! Она смотрела только на меня! Она вышла ко мне, когда я её позвал, открыла ворота! Ждала меня, пошла против родного отца, ты не видела его, а я видел!..

Он задохнулся гневом, сбился, совсем рядом мелькнули слова прежнего градоначальника: всегда искала силу, Дарэш процедил привычное: «Опасная девушка».

Анкарат обругал их обоих и договорил:

– …И Амию видел сквозь сердце города. Она меня любит.

Любит сильнее, чем ты.

Рамилат рассмеялась, поймала его руку, раскачала легко, беззаботно:

– Я сразу сказала: ты не захочешь слушать. Ничего страшного. Пока она тебе не мешает, всё хорошо.

Анкарат выдохнул, злость жгла, кипела, и прикосновение тоже. Но ладонь он не отнял, снова сел рядом:

– Я хотел поговорить о другом.

Мама склонила голову к плечу, вскинула брови:

– О чём же?

Он крепче стиснул её пальцы:

– Освободи Гриза.

Свет маминых глаз подёрнулся зыбью, стал колючим, прежним, плохим. Таким же стал голос:

– Что?

Гриз предупреждал, Анкарат и сам знал: так закончится эта попытка. Не из-за жестокости или перепутанных мыслей. Просто мама слишком любила своё волшебство, всё, что удавалось сотворить из воздуха, силы, любых элементов, судьбы и крови. Она не отступится. Но он должен пытаться. Теперь ведь она так счастлива. Что-то должно было измениться.

– Освободи от твоей печати. Она его мучает. Ему больно.

Вдох, другой, Рамилат смотрела недвижным остывшим взглядом. Зрачки сузились, губы сжаты.

Дрогнули.

И раскрылись в улыбке.

Рамилат рассмеялась – взахлёб, запрокинув голову, украшения в её косах, бусы и серьги звенели, стучали.

Стучала и колотилась ярость в висках:

– Что смешного?

– Думаешь, я его заставила? Заклеймила против воли? Правда? Что же, давай позовём его, давай спросим!

Вскинула руку – вокруг пальцев вспыхнули нити, закружили вихрем, сложились знаком печати.

– Сейчас он придёт.

Гриз появился неслышно и казался ещё бледней, чем вчера у Лати.

Рамилат поманила его – движение ласковое и лёгкое, но нити в воздухе вспыхнули, натянулись. Гриз дёрнул щекой, ссутулился. Подошёл.

– Анкарат хочет, – она говорила так нежно, – чтобы я расплела печать. Что думаешь, мой хороший?.. Так и поступим? Не будем его расстраивать?..

Гриз молчал. Опустил голову так низко, что длинные пряди скрыли глаза. На щеках багровел румянец – лихорадочный, нездоровый. Таким Анкарат не видел друга никогда. Прорычал:

– Зачем ты его мучаешь?

Рамилат фыркнула:

– Ну же, Гриз! Мне несложно её расплести. Так и сделать?

Гриз выдавил что-то неслышное. Мама поднялась, шагнула к нему, встряхнула его запястье, обнажая печать:

– Не бубни. Скажи чётко.

Печать пульсировала, горела. Гриз медленно поднял голову. Болезненный, чёрный взгляд, губы сжаты злой нитью.

– Не надо. Оставь. Она мне нужна.