Однако Килч этой беспечности не разделял.

Вот что ты должен запомнить, объяснял он. Звенья Отряда собраны по принципу цельности элементов. Как в бечете. Воины, что были с тобой в путешествии, потеряли человека у Ржавых Скал, их звено сейчас неполное, разбито. Есть камень, металл, движение, время и две опоры, но не хватает огня и солнца. Это будешь ты – независимо от того, пройдёшь ли Испытание. Пройдёшь – станешь одним из них. Нет – твоя сила достанется Дому и Отряду беспримесной, заново сплавит звено, сделает цельным. После всего, что ты сделал, второй вариант им во многом будет удобней.

– Почему это? – Анкарат не поверил. Все, с кем он говорил, с восторгом вспоминали Сделку, а Ариша – с презрением. То, что случилось в квартале, никто здесь не понимал – слишком уж далека была проклятая земля. Но из-за дальности проклятья никто и не смотрел косо. Никто ничего не боялся.

Килч опять усмехнулся. Ещё одна перемена: никогда он столько не улыбался и никогда не улыбался так едко и мрачно:

– Ты неуправляемый.

И что? Люди Отряда – воплощение свободы и силы. Может, они и слушались Правителя, но никто из них не казался покладистым и покорным.

Но Килч не стал ни объяснять, ни спорить. Слишком уж его беспокоило Испытание.

– Помнишь тот вечер, когда ты изменил землю? Ты как будто исчез, слился с её силой? На Испытании постарайся, чтобы этого не произошло. Если исчезнешь там – то уже навсегда. Но и закрываться от силы нельзя, иначе Дом тебя не примет. Удержи это равновесие, и всё получится. Должно получиться, – Килч улыбнулся, теперь искренне, с усталой гордостью, – ты удачливый.

Как бы Анкарат ни злился на Килча прежде, как бы ни спорил теперь, эти слова воспринял всерьёз, так они были созвучны тому, что происходило: пульсация снов, яростный свет стен, гул оружия, отдававшийся в голове, – безо всяких Испытаний всё это как будто пыталось погрузить в себя, растворить, переплавить.

Нет, этого не случится! И удача здесь не при чём. Моя воля сильней.

Вскоре после того разговора раны прошли, а мир стал прочным и ясным. И яснее, чем прежде, яснее, чем можно было представить! Анкарат понял устройство Дома или по крайней мере ближайших его полостей и блоков – оно отпечаталось в сердце, как до того – карта жил города. Старший Дом и походил на свой город, и отличался. Террасы и ярусы выстроились ступенями, но куда более хаотичными, чем городские Ступени, несоразмерными, словно строитель вытесал блоками живую породу. Росли этажи Дома вокруг чего-то, что представлялось огромной шахтой или жерлом, а где-то наверху, должно быть, располагались покои Правителя. На стене одного из залов Анкарат нашёл барельеф с возведением Дома.

На барельефе гора-исполин росла от подземного солнца к солнцу небесному, в сердце её вился клубок безымянных сил. А по внешнему контуру, от пика к земле – человеческие фигурки, соединённые линиями крови. Эти линии рисовали знакомые очертания Дома: шестиугольную башню. Был здесь и грубый чертёж с высоты: каждый угол отмечен именем из старой легенды и целился в свою сторону света. Эти направления назывались линиями.

Залы Отряда выстроились на линии Черуты и росли от верхней Ступени города (там были казармы и гарнизоны элитных Стражников, там, если верить Килчу, находились сейчас Имра, Китем, Шид, Курд и Шейза) до самой вершины Дома.

Барельеф походил на слепок прошлого, эхо тех лет, когда голос самоцвет-сердца был человеком, а может, ещё древней. Эхо это звучало в сердце, тревожило, проникало в кровь, в сны. Но наяву, когда отступила слабость, когда золотой пал здешних стен стал привычней, Старший Дом оказался похожим на ещё один город. Сверкающий, яркий, напитанный солнцем, но устроенный в целом понятно. Даже знаки на барельефе, которые Анкарат не мог расшифровать, закоулки и направления, смысл которых оставался неясен, всё равно казались знакомыми, словно и сам Анкарат провёл здесь всю жизнь. Хозяина этого Дома Анкарат пока больше не видел, и без его подавляющей воли освоиться было несложно. Гремящий, строгий, полный оружейного звона и магии, Дом исцелил его. Принял.

Наверное, они и правда узнали друг друга, но доверять Анкарат не спешил.

Небо темнело и холодело, город внизу затянуло туманом – с высоты его огни походили на глубоководный свет. В широкие окна бил шквальный ветер, швырял холодную морось, но это нравилось Анкарату: казалось, Дом мчится над бурей.

Близился праздник Жатвы.

Покидать Дом всё ещё было нельзя, сражаться тоже, но больше никто не удерживал Анкарата в залах Отряда. Он часто виделся с Гризом – тот поселился на линии Лау, возле лаборатории Килча. Лаборатория эта оказалась ещё ярче, ещё огромней, чем в его рассказах. Вся пронизана магическими нитями, и эти нити звучали, перекликались, как струны арфы. Всюду мерцали сосуды и колбы, перегонные установки, струился блеск самых разных металлов. В стенах горели знаки огня и солнца. Кроме Гриза в подчинении у Килча теперь работало много других людей, и стоило Анкарату ступить на порог, кто-нибудь обязательно скользил следом: осторожней, внимательней, вдруг что-нибудь опрокинешь.

Сильнее всего Анкарат удивился, когда встретил там маму – за лабораторным столом. В простом платье и защитном фартуке, в рабочих перчатках, косы скручены в узел, она нанизывала элементы на поющие магические нити, заставляла взрываться, искрить – и так же искрил её взгляд, совершенно новый, не плохой, не хороший – счастливый. Мама смеялась. Килч стоял рядом, улыбался задумчиво и чуть печально. С новыми подчинёнными он был строг, говорил отрывистым, сухим, незнакомым тоном, но рядом с мамой смягчался, становился совсем таким же, как в первом доме, – но без усталости и уныния, всегда давивших Килчу на плечи.

– Анкарат! – воскликнула мама, порывисто обняла – пыль на её перчатках ошпарила кожу, но Анкарат тоже был счастлив. И потому, что исполнил их уговор, и потому, что такой маму совсем никогда не видел. – Смотри, какой Килч теперь серьёзный человек! Знаешь почему? Помог создать что-то особенное! Придать форму и силу!

– Это что же? – не понял Анкарат.

Мама рассмеялась, растрепала ему волосы, а Килч сказал, уже без улыбки:

– Если ты пришёл к Гризу, то перерыв у него недолгий.

Новая комната Гриза смотрела на город наискось, виден был только край знакомых Ступеней. Эта грань Вершины срывалась вниз исполинской скалой, её тень тянулась над тёмной степью времени Жатвы. Сама же комната казалась продолжением лаборатории, но диковатым, смутно знакомым. Длинный стол, несколько сундуков,