В первый вечер на Вершине Анкарата привели в залы Отряда. Здесь ему предстояло теперь поселиться.

Раны, оставленные Аришем, делали всё вокруг текучим и шатким, дыхание пахло кровью, но Анкарат не чувствовал слабости, наоборот, движения горели силой – самоцвет-сердца, подземного солнца, Дома. Очертания залов, полных огня, огромных клинков и луков, древних мозаик, необъяснимых воротов и механизмов показались тогда выжженными на золотистом камне. Всё вокруг отзывалось, продолжалось в крови.

Знакомый воин Отряда – тот, серьёзный, со шрамом (потом Анкарат узнал, что зовут его Тэхмирэт), – открыл Анкарату комнату. Размером она показалась не меньше двора гарнизона и такая же удобная для тренировок. Кровать и стол, стенные ниши – всё вырублено в камне или из камня, прямые углы, тяжёлые очертания. Широкое окно смотрело на город – от одного взгляда голова закружилась, не понять, от высоты, ран или избытка силы вокруг. Тэхмирэт объяснил: в ближайшие дни не сражайся, не зови огонь, Дом должен увидеть тебя и узнать, должен к тебе привыкнуть, не мешай ему. Говорил терпеливо и медленно, как будто для Анкарата здешний язык не родной, смотрел внимательно – так смотрят, просчитывая удар. Анкарат пытался поспорить – не взаправду, больше от кружащей голову силы: что же я буду делать, если нельзя звать огонь и сражаться, так ведь умрёшь от скуки, и где там мои ребята, где Гриз, что с ними будет?

– Ты ведь хочешь попасть в Отряд? – спросил Тэхмирэт, да так серьёзно, как будто и вправду не знал ответа. – Правитель велел подготовить тебя к Испытанию. Если не будешь слушаться, вряд ли его пройдёшь. А про своих друзей узнаешь позже. Отдыхай, пусть Дом тебя вылечит и узнает.

Анкарат хорошо запомнил, что произошло, когда в прошлый раз он доверился исцелению гарнизона. Это оказалась ловушка, из которой едва удалось выбраться. А теперь?..

Пытался остаться бдительным, мыслить ясно – но первые дни всё равно потонули в лихорадочном мороке. Ночью снова и снова к нему возвращался сон об узлах, сердцах, жилах города, их жаркий пульс бился в голове и в горле, а сквозь него звучал голос самоцвет-сердца, перемешавшийся с голосом лазутчика: «Не подчиняйся, исполни». Или то был его, Анкарата, голос? Не разобрать – всё сплавилось вместе.

Днём он бродил по бесконечным залам Отряда. Залитые светом огня ритуальных чаш, потоками солнца из высоких квадратных окон, волшебного камня вокруг, они казались выстроенными из живого пламени. Тем же пламенем сияли люди Отряда и их оружие – звучащее, яркое, клинки, копья, луки и алебарды в человеческий рост и больше, будто из жил земли. Анкарат смотрел на них, и впервые в жизни сердце глодала такая тоска – страстная, почти яростная. В себе он не сомневался, но это была их жизнь, с рождения и по праву, жизнь, полная свободой и силой.

Однажды в сводчатой галерее над одним из залов он видел Амию, золотой блик её платья, искристые украшения – но, может быть, ему показалось.

Несколько раз видел маму. Свет её глаз стал здесь совсем иным – но, может быть, показалось тоже.

А вот Килч приходил наверняка.

Встретив на улице, Анкарат бы его не узнал. Прежний Килч казался высохшим, блёклым, старым, всегда в слоистых, сизых плащах или балахонах, скрывавших движения как туман. Теперь же это был человек распрямившийся и высокий, весь из резких линий, в багряно-чёрных одеждах, в рукава и ворот вшиты новые амулеты. Дом его так изменил или решимость, с которой Килч ступил на его порог? Так или иначе – его точно простили, прежняя жизнь и время на проклятой земле исчезли для Килча. Он настаивал: должны исчезнуть и для Анкарата.

Анкарат спрашивал, что происходит в квартале. В путанных, пульсирующих снах видел: жилы земли растут сквозь черноту, заполняются огнём и солнцем, тянутся ближе и ближе к каньонам, и каньоны сияют. Но как разгадать, что видят жители в этой силе? Как узнать, что видит Ским, что сделал Кшетани, если узнал о судьбе отца?

Килч не стал отвечать. Да, сказал он, мы… ты изменил землю, но по-настоящему частью города она станет ещё не скоро. Сейчас ты должен забыть обо всём, что там было. Не твоя забота, чем раньше забудешь, тем будет проще. Теперь у тебя другая цель, другая судьба, посвяти себя ей и будь счастлив.

Анкарат злился:

– Как можно забыть? Там люди, рядом с которыми я всю жизнь прожил!

– В день пожара, – отвечал Килч спокойно, – тебя это не волновало. И в день, когда ты решил изменить их землю. Это не плохо. Это значит, что Дом тебя примет. Не цепляйся за то, что не имеет значения. Ты, как и все здесь, больше всего любишь своё пламя и солнце, сильнее всего предан собственной силе. Это правильно. Это тебе поможет.

Что-то, может, и было в этих словах. Какая-то правда. Но она злила только сильней:

– Сам решу, что имеет значение!

– О ком ты так беспокоишься? Те, кто хотел за тобой последовать, уже здесь. Я продолжу учить Гриза. – Килч усмехнулся: – Не знаю по-прежнему, силён ли его магический дар, но дар предвидения есть точно. А та девочка, Ским… Ей, кажется, нравился прежний квартал. Но если тебя это тревожило, не стоило ничего менять.

Анкарат не сдавался:

– А как же Атши? Она тебе помогала, и ты так легко про неё забудешь?

Пусть и знал: бесполезно. Килч много лет запечатывал землю квартала, удерживал людей на грани между жизнью и существованием. Говорил забыть про них, но сам никогда и не помнил, не видел по-настоящему. В квартале жила только тень, а Килч настоящий всегда оставался здесь – чернота и багрянец, резкие линии, слепящие амулеты и прямой пристальный взгляд.

Но имя Атши заставило его запнуться.

– Ты прав, – сказал Килч, подумав, – с ней воля древнего народа. Нужно ей помочь.

А потом заговорил об Испытании.

Анкарат уже слышал о нём от Тэхмирэта и других людей Отряда, с которыми успел переговорить. Никто не признавался, что же там за Испытание такое, говорили: здесь совсем не то, что у вас в гарнизоне, – но Анкарат всё равно представлял похожие битвы и знаки, которые нужно преодолеть, только мощнее, ярче. И ещё – путь в пещерах, вес земли, подавляющий волю. Ни то ни другое