Теперь, когда чужестранка говорила долго, Анкарат заметил, какими странными, струящимися стали знакомые слова. И не только знакомые.

– Что такое «кирентемиш»? – спросил он.

– Это проклятье, – ответила серьёзно, и тени вокруг стали резче, черней, черней и огромней – зрачки. – Может разрушить мир.

Подхватила чашу Анкарата, плеснула ещё вина, закружила в ладони, вращая запястьем:

– Видишь? Спокойное море превращается в вихрь, всё что в его волнах, теряет свою суть, меняется навсегда.

Вино в чаше кружилось, повинуясь её движению.

– А что же земля?

Чужестранка задумалась, подбирая слова. А потом произнесла:

– Вся магия, вся жизнь на том берегу – море, – и протянула чашу Анкарату.

Вино и правда оказалось горьким и тёмным, со вкусом незнакомой зимы, отзвуком печали неизвестной звезды. Но оно отогнало жажду, иссушающий голос подземных жил.

– Расскажи ещё, – попросил Анкарат.

– Только не такие страшные сказки рассказывай, – буркнул Курд.

Глаза чужестранки посветлели, голос вновь заструился легко и прозрачно. Она заговорила – о лесах, растущих прямо из воды, об амулетах из ракушек, отгоняющих дурные сны, об изумрудных холмах, высоких, как горы, о людях музыки, что бродят меж этих холмов… Говорила без тоски, почти равнодушно – о том, что устала от зимнего света печальной звезды, чёрных холодных дождей, размытых дорог, городов, в которых нет настоящей власти или порядка, лишь колдовство – морское, лесное, небесное. О том, как горячее здешнее солнце, раскалённое небо расплавили эту тоску, согрели, дали другую судьбу.

Чужая страна в этом рассказе казалась утренним миражом, прозрачным и лёгким, но перед глазами у Анкарата всё кружила, кружила горькая темнота.

– Вряд ли для путешествия такая история – хороший знак, – сказал Курд по пути обратно, – ну, про проклятье.

Впереди дрожали сигнальные огни башен, в шагах отдавался близкий пульс гарнизона.

– Ерунда, – сказал Анкарат, – я не боюсь проклятий, а значит, и вам они не страшны.

Анкарат не стал спрашивать разрешения Ариша, чтобы привести ребят в гарнизон. Просто пришёл вместе с ними. Друзья озирались, рассматривали убранство покоя, в котором Ариш говорил о делах: на стенах карты ближайших улиц города и незнакомых пространств вокруг, стойка с оружием в дорогих ножнах, полки с золочёными кувшинами и чашами. На низком столе по правую руку от кресла – запертая шкатулка. Анкарат знал, что в ней. Красноватый блеск камня, даже невидимый, щекотал сердце.

Неважно.

Анкарат всё равно сильнее.

Поймал пульс гарнизона и заговорил:

– Они нужны мне, чтобы помочь в твоём деле. Им я могу доверять.

Анкарат знал: Ариш пожалеет, что пытался его подчинить. И, похоже, Ариш тоже это подозревал.

Зрачки его сузились, посверкивали, как змеиные клыки.

– Действительно можешь?.. – Голос как шелест в песке.

Имра кашлянул, братья стали переговариваться чуть слышно. До Скалы Правосудия они не встречали Ариша, для них он был настоящий начальник гарнизона, а ещё – свидетель их малодушия. Вопрос Ариша был не для Анкарата. Для них. Их сомнения холодили спину.

Не страшно. Его уверенности хватит.

– Да, – отчеканил Анкарат, – действительно могу.

Ариш помедлил, пробежался пальцами по закрытой шкатулке.

– А вы что думаете, ребята? На Скале Правосудия вы благодарили за возможность вернуться к прежней жизни. Правда готовы от неё отказаться? Не боитесь, что Правитель… не поймёт такой перемены?

– Он поймёт, – Анкарат откликнулся вместо них, – а если нет, я объясню. Они нужны мне.

– Что ж, раз нужны, – усмехнулся Ариш, – пусть остаются. Пусть попробуют.

Велел ребятам подождать во дворе, Анкарата попросил задержаться. Анкарат ждал разговора о квартале отверженных и их крови, непригодной для Верхнего города, ждал угроз, ждал, что придётся вновь слиться с силой гарнизона и попросить его помощи, чтобы удержаться в сознании.

Но Ариш заговорил о другом:

– Ты слишком доверчив. Они тебя предали – там, где люди не лгут. Такие всегда предают снова.

Полыхнул гнев, прогорклый, горячий, захотелось ударить, спорить – но сейчас было не время.

Анкарат потянул рукоять колдовского меча, со щелчком направил обратно в ножны. И ответил ровно:

– И всё-таки я рискну. Я им верю, а они поверили мне.

– Что же… – Усмешка Ариша помертвела. – Рискуй, пока можешь. Посмотрим, надолго ли хватит твоей удачи.

И всё пошло своим чередом.

Ребята готовились к испытаниям, привыкали к настоящему оружию. Анкарат помогал. В гарнизоне больше никто не шутил и не спрашивал о земле отверженных, все как будто забыли о ней, признали скучной далёкой провинцией. И понятно: одно дело – новичок, пусть задиристый и опасный, но одиночка, другое – пятеро из той земли, что все в городе считают проклятой. Вокруг них словно брезжил невидимый круг, ступить за который никто не решался. Или то был знак Сделки? Неважно. Не мешают – и ладно.

В гарнизоне он чувствовал и другую силу – чем покорнее становилось оружие Стражи, тем эта сила звучала отчётливей. Пульс самоцвет-сердца эхом бился в крови, вспыхивал в снах багряными штормами, песчаными вихрями, битвами. Анкарат тосковал о том, чего никогда не знал: по неизвестным дорогам, по скорости, когда скачешь вперёд, вспарывая ветер, и по сражениям, бурным, как шторм. Может, это и есть свобода? – Да, да, отвечал гарнизон, это свобода, увидишь!

Голос этой тоски казался опасным даже тем, кого Анкарат знал давно. В звоне оружия, в особенно сильных и неосторожных ударах, в перекрестье башенных отсветов на тренировочном дворе – стоило прозвучать, и те, кто сражался с ним, отступали, словно земля обжигала, уводили взгляд, как от солнца. Даже Курд, желавший понять его силу, в такие моменты сбивался, говорил:

– Ну всё, хватит, – и прятал оружие.

Из людей гарнизона не боялась как будто бы только Лати – или хотела казаться храброй из-за чувства вины. Следила с порога лечебного покоя, иногда менялась с кем-нибудь на работе в столовой и пыталась заговорить. Однажды вечером ей даже удалось – нагнала его после ужина, подозвала от друзей.

– Вон как Анкарат нравится девчонкам, – присвистнул за спиной Имра. – Даже здесь за ним бегают.

Анкарат только отмахнулся, Лати покраснела, опустила глаза, вцепилась в свои локти, словно бы и сейчас обнимала любимую книгу.

– Чего тебе?

Вздрогнула, вскинулась – да, это грубо, а как ещё заставить её говорить? Вдохнула поглубже, зажмурившись, и зачастила:

– Он не должен был так делать. Брать твою кровь. Всё как будто сместилось. Весь