Но сердце гарнизона билось так близко! Анкарат вышел на середину двора, туда, где сходился свет башен, где ещё горел сквозь пыль, сквозь сотни шагов, сквозь все прошедшие дни – и так ярко! – прерывистый знак Сделки. Усталость надвинулась весом земли, мир потемнел, гарнизон и небо – всё показалось грудами тёмного камня. Но сквозь камень горели знаки, сквозь землю горело солнце, его свет тянулся сквозь самоцвет к сердцу Анкарата.

Кто ты?

У этого сердца был голос, была и память, слишком далёкая, заглушённая. Голос не пламени, не огненных жил, голос человека – молодого и сильного, мечтавшего защитить свою землю, пронести её пламя дальше и дальше. Его имя давно истлело, развеялось, кости и кровь обратились в прах. Осталось только это стремление.

Огромное – даже сквозь смерть.

– Я – Анкарат. Твоя воля со мной.

Гарнизон потонул в тишине между ударами сердца.

И как когда-то над золотой кровью огненной жилы, Анкарат вытянул меч из ножен, провёл по старому шраму, отпустил пламя.

Огонь, кровь и воля вновь зазвучали вместе, полыхнуло подземное солнце, осветило Анкарата и безымянного человека, чьё сердце дарило пульс гарнизону. И он вдруг распрямился, стряхнул вес земли, встал вокруг и рядом. Смотрел в небо огнями башен, слушал морской ветер и сонный гомон улиц нижней Ступени. Его сердце, такое яркое, в огромном Городе Старшего Дома почти потерялось – искрой в пыли.

– Но так не будет, – сказал Анкарат, – я могу всё изменить.

Тишина похолодела, стала протяжной, печальной.

– Верь мне, – сказал Анкарат.

Никто не ответил.

Кровь уходила в землю, огонь струился с ладони – но мир не мерк, отчётливый, ясный. Сила больше его не покидала.

Значит, поверил.

Знаки Килча рассеялись, больше не полосовали мир, и Анкарат увидел: прямо напротив, в тени навеса, стоял Ариш, тёмный среди теней, неподвижный, из-за мрака безлицый. В ладони поблёскивал круглый камень. Сколько Ариш пробыл здесь, что видел и слышал? Будь здесь Гриз, наверняка бы волновался об этом.

А вот Анкарат не волновался. Смотрел открыто и прямо.

Можешь лишить сознания или убить. Попробуй. Узнай, что ответит земля, – если сможешь её услышать. Если успеешь услышать.

Анкарат не знал, то звучат его мысли или голос самоцвет-сердца.

Глухо прошелестел то ли кашель, то ли усмешка – как змея по песку.

А потом всё стихло.

Ариш отступил. Значит, услышал.

Огонь, кровь и воля

I

– Не спеши, ну, посиди с нами! – Имра вскинул кубок, качнул ближе к чужестранке и сам качнулся следом. Она рассмеялась, отскользнула на пару шагов.

– Нет, не могу, – метнула хитрый серебряный взгляд, – разве что ваш предводитель попросит. Тогда подумаю.

Бежала и пела вода, горели ярко и сладко жёлтые брызги кивары – всё здесь осталось таким, как запомнилось, а чужестранка стала даже милее. Волосы струились шелковисто, свободно, платье осыпали жемчужные капли, и тем же жемчужным блеском мерцали глаза. Поймала взгляд Анкарата – попросишь? – и он хотел было отозваться, но тут Имра в притворной злости стукнул кубком о стол:

– Да ничего же себе! Просьбы простого Стражника тебе, значит, недостаточно?

– Ты не Стражник ещё, – перебил Китем, а Шид подхватил:

– Испытание через полдюжины, так что пей осторожней.

– Когда вы, ребята, постоянно собачились, – пробурчал Имра оскорблённо, – было как-то повеселей.

Курд хохотнул, братья загомонили наперебой, пиная его локтями, чужестранка ускользнула за новым кувшином. Анкарат смотрел на друзей, гордился и не узнавал. Эти свободные, шумные, смелые ребята как будто всегда здесь и жили. Лихорадочный свет каньонов, пыль, голод – всё теперь так далеко.

Да, далеко – но забывать об этом Анкарат не собирался. Даже здесь, в шумной чайной, сквозь плеск воды, сквозь жёлтые всполохи ягод, смех друзей и хмельной шум вина в голове – Анкарат слышал, как в жилах земли движется, бьётся золотой кровоток. Как вытачивают его русла сотни магических знаков. Эти знаки чертили и прежние чародеи, те, что давно сошли в землю чёрной золой, смолянистой кровью, и нынешние – те, кто станет частью земли позже. Об этом обычае Гриз вычитал в маминых книгах. Рассказывая, усмехался скошенной, болезненной улыбкой, спрашивал: как думаешь, Рамилат не решит, что ей нужен такой ритуал? А если решит – моя кровь сгодится?

Хоть Анкарат и помогал Килчу, русло силы квартала оживало чересчур медленно. Килча всё ещё не простили, а значит, подняться в город он пока что не мог. Килч передал маме письмо, Анкарат надеялся, что этого хватит, но на следующий день Гриз рассказал, как мама бросила свиток в огонь, едва мазнув взглядом: если хочет говорить, пусть приходит сам, где он, почему так долго?

Нужно было действовать быстрее.

Анкарат позвал солнце, отогнал спутанный рой знаков. Попытался дотянуться до квартала, хотя бы вспомнить, как звучит там кровоток земли. Но стоило подумать о ничейной земле – всё стихало, кроме стука собственной крови в горле, в висках, под раскалёнными веками…

– Эй! – Прикосновение, лёгкое, как бабочкино крыло, скользнуло по закрытым глазам, потом – по стиснутой в кулак ладони. – Ты, что ли, грезишь?

Анкарат заставил себя очнуться.

Чужестранка стояла рядом, чуть склонив голову к плечу. Смотрела внимательно, серый жемчуг глаз потемнел.

– Просто задумался. – От близости к жилам земли во рту пересохло, Анкарат подхватил свою чашу, выпил залпом.

– И что же, твоего приглашения я не дождусь, предводитель?

– Да чего там, оставайся! – Вино не гасило жажду, нет, только раскаляло кровь, шум и грохот её заглушали мир. Чужестранка опустилась на край скамьи возле Анкарата, положила подбородок на переплетённые пальцы. Приблизился её запах – прохладной воды, лесной тишины, незнакомых цветов. Ребята примолкли, смотрели с восхищённой завистью – Анкарату такие взгляды не нравились, но стали уже привычны.

– Как тебя зовут? – повторил он вопрос из далёкого дня, из времени, когда ещё не знал правду о Килче, Верхнем городе и цене здешней свободы.

– Таэ, – выдохнула чужестранка и зыбко улыбнулась: – Так в