– Хватит. Что случилось потом?

– Он действительно простил свой Отряд. Они ведь часть его воли. Старшая кровь. А нас, всех, в ком этой крови нет, связала та ведьма. В путах её колдовства мы добрались сюда. Сквозь эти путы я слышал, что происходит с тобой. Как ты боролся. Только это меня держало живым. До сих пор держит. Моя магия… печать, которую Рамилат подарила… она что-то с ней сделала, Анкарат. Больше нет магии, только боль. Я теперь, наверно, слабее, чем когда тебя встретил. Может, из-за её гнева. Или колдовства той ведьмы. А может… это они всё забрали. Древний народ. Расплели всё, чем я был с ними связан.

Гриз разломил в пальцах хлебец, посмотрел на него бессмысленно, словно забыл, для чего эта вещь может быть нужна. Перевёл дыхание.

И договорил:

– Анкарат, мы все здесь. На Скале Правосудия. Я… я слышу, что происходит с тобой. Я понимаю, почему ты не соглашаешься. И знаешь что? Поступай как считаешь верным. После того, что мы сделали, ты можешь больше на нас не оглядываться. Мне всё равно, что меня казнят. Так будет справедливо. Но знай: я не боюсь изгнания. Я пойду вместе с тобой. Не знаю, сможешь ли ты поверить, я этого не заслужил, но…

Анкарат стиснул его ладонь – Гриз судорожно вдохнул все остальные слова, затих, опустив голову. Чёрные пряди полосовали его лицо, но плечи дрожали – от слёз, или голода, или вины, или долгой боли. Или от страха.

От всего, к чему Анкарат привёл друга.

Мир замолк, отдалился. Больше не звучали голоса городов, схлынул и голос солнца.

И Анкарат решился.

И вновь высота вскипала червонным золотом, и степь горела вокруг. Чистое, яркое пламя.

Только теперь Анкарат понял: все эти дни в заключении, среди сминающих сердце сомнений, уговоров, угроз и просьб, в темноте звериного сырого узилища и в сером рассеянном свете человеческой комнаты – как жаждал он согласиться, как желал вернуться сюда, просто вернуться, вдохнуть жизнь и огонь, услышать Вершину, родную землю, её пленённое сердце. Потянись – освободится, мир изменится навсегда. Солнце взорвётся. Теперь это было ему по силам. Голоса городов взмывали с огненными волнами, голос солнца бился, бился в крови.

Теперь…

– Всё-таки умирать ты не хочешь.

Правитель вышагнул из огня. Сперва – лишь силуэт, прогоревший до черноты. Идол разрушенного храма. Спустя пару шагов – человек в тяжёлых ритуальных одеждах. Металлические оплечья, золотой солнечный круг, заслонивший сердце, перехлестнувшиеся гулом пластины – словно доспех Отряда, но невероятно роскошный, слишком тяжёлый и для боя, и для простого движения. Сила этих одежд, вплавленных в них элементов давила, гнула к горящей земле. Но Анкарат видел: Правителю ещё тяжелей. Даже в этом горячем, живительном свете лицо его казалось выщербленным, выпитым лихорадкой. Эта человеческая усталость, этот потухший взгляд… Сердце полоснула жалость, тоска по всему, что уже никогда не повторится и не случится.

Хорошо справился. Молодец.

Превосходишь мои ожидания.

И даже: второй раз я прощаю тебя…

Правитель, воля земли, воплощение огня и солнца.

И – человек, почти что сгоревший.

Его отец.

Теперь, здесь, Анкарат мог признаться себе: всегда хотел, чтобы они стали настоящей семьёй. Каким-то немыслимым образом, в новом времени, в новом мире. Просто понять, как это бывает. Увидеть, как растёт младший брат, как счастлива мама. Как меняется мир, меняется к лучшему. Как этот чужой человек всё-таки примет Анкарата и признает его.

Бессмысленно.

Никогда не случится.

– Я, – сказал Анкарат, – здесь не из-за страха смерти. Если хочешь – попробуй убить меня. Сожги прямо сейчас.

И качнулся вперёд – опасным, резким движением, оскалившись по-звериному. Просто не смог удержаться, хотел увидеть, как он отшатнётся – неловко, по-человечески.

И увидел.

– Что ты…

– Нет? Не станешь казнить? Думаю, нет. Оба знаем, что тогда произойдёт. Если убьёшь меня и сожжёшь, моя кровь и воля, мой огонь сольются с волей Вершины, с волей всех этих городов. Послушай – и сам поймёшь. Если ещё можешь слышать. Я – могу. Они хотят этого. Они мне рассказали. Наступит новое время. Без людей, как ты и говорил.

Правитель молчал. Запавшие глаза в свете пламени – пустые провалы, нет ничего живого. Что, если так он и сделает? Солнце в его крови, он слышит и чувствует то же. Ту же ярость и ту же жажду.

– Если я слышу верно, – тяжесть ритуального гула схлынула, голос звучал тихо, по-человечески, – тебе самому эта идея не слишком нравится.

– Нет. Не нравится.

– Значит, ты хочешь просить о чём-то.

– Хочу.

Огненные волны опали, заплескались у ног. Губы Правителя прорезала усмешка – злая, усталая. И облегчённая.

– Говори, чего хочешь.

– Ты отпустишь всех, кого держишь в Скале Правосудия. Отпустишь Амию. Объяви перед Городом: ты их прощаешь. Они вольны пойти вместе со мной и вольны остаться. Вольны вернуться, когда захотят. Объявишь свою задачу. И когда я исполню её, когда я вернусь – заберу всё, что мне причитается. Я не хочу воевать с тобой. Я никогда не собирался идти против тебя. Но ты не знаешь, как поступить с этим миром. Не слышишь его и не понимаешь. А я понимаю. И слышу. Ты его не удержишь – один, без меня.

– Об этом не беспокойся, – что-то новое блеснуло в его глазах, – что до всех этих условий… Я дам свободу твоим друзьям. Отдам твою девушку, если она согласится бежать с тобой, если тебе нужна рядом эта змея. А твоё возвращение… обсудим, если оно случится. Что же…

– Подожди.

– Что-то забыл попросить?.. – Снова эта усмешка.

– Ты обманул меня дважды. Больше я не позволю. Ни словам, ни вплетённым обещаниям больше не верю. Клянись, как я клялся тебе. По-настоящему. Клянись перед ними. Иначе Проклятья тебя растерзают.

Долго, долго Правитель медлил. И пока длилось его молчание, близились, грызли сердце голоса городов.

Предашь нас ради людей, ты лишь человек, мелкий, глупый, не понимаешь, остановись или будет поздно, поздно, поздно уже навсегда, – голоса слились в единый жаждущий, яростный голос, голос, слитный с голосом солнца.

Там, где Анкарат видел друзей и близких – Гриза, Амию, Килча, маму, Лати, Имру и Курда, Шида и Ским, всех, кто шёл с ним рядом по этой дороге, всех, кто оставался рядом и кто исчез, – города видели только искры.

Может, так было бы справедливей и проще.

Но Анкарат любил этих людей сильней своей силы, сильнее мечты о свободе. Пока