Сиула не приезжал, но прислал письмо с заверением дружбы. Горький Прибой, говорил он, живёт спокойно и славно, но близятся чёрные бури, первая наша Тьма без жрецов, сложно сказать, как мы её преодолеем. Море берёт ту плату, которую хочет, будь что будет. Сиула звал Илтари вернуться, помочь подготовиться ко времени Тьмы, и тот умчался.

– Значит, утолил жажду странствий, – усмехался Анкарат мрачно.

А Килч продолжал: Правитель отпустил и жреца, и его товарищей, но письмо его разозлило: миролюбивое, мягкое, но равнодушное, словно бег волн. Горький Прибой не отвергал его власть и не признавал, и если Анкарат не передаст свою силу…

– Илтари, – перебил Анкарат, – отпустили?.. Он был несвободен? Где те, кто был в долине со мной?

Килч смолкал, смотрел в сторону. Как и всегда, стоило Анкарату спросить об этом, делал вид, что вопроса не было, рассказывал дальше – так, словно голос Килча двигался собственной волей, течением над голосами городов, не умолкавшими, грохотавшими в голове.

Пусть маленький жрец вернётся, говорил Оскал, пусть попробует. Его ждёт пустота, а нас ждёт свобода.

Анкарат стискивал зубы и слушал.

О старшем Изумрудной Печати, напуганном человеке со впалыми щеками, рябым лицом, с тенью хвори в глазах. Анкарат смутно помнил этого человека: он отвечал за сокровищницу, боялся, что Анкарат и его люди попытаются её разграбить. Говорил этот старший спешно и путанно: ваш огонь, ваш солнечный воин, где он? Он может помочь нам? Наше сердце слушалось лишь тяжёлых печатей, печатей, что набирали мощь много лет, все они разбиты теперь, пусть он придёт, пусть поможет нам сохранить город. Правитель пообещал, что и сам сумеет в этом помочь. Нужно лишь подождать. Недолго.

Не сомневается, что соглашусь, что получит всё. Сволочь.

Да, Килч не уговаривал больше, но в том, как переплетались его рассказы с голосами земли, Анкарат слышал правду: если ничего не сделать, города утратят силу Благословений, останутся только Проклятья. Но разве Правитель сумеет справиться с ними? Ни одно из сердец не хочет его. Они хотят лишь Анкарата. Спросить у Килча? Нет, так он решит, будто Анкарат согласен. Нет. Не будет этого. Ни за что.

Несколько раз вместе с Килчем приходил Аметран. Килч молчал, раскладывал по столу припасы: фрукты, сушёные хлебцы, даже немного вина, манускрипты, амулеты, что холодили шею, смягчали боль от нити Путеводной. Говорил Аметран мерно, ровно и смотрел в никуда, на кружащийся пепел.

– Ты должен понять. Тебе нужно оказаться отсюда как можно дальше. Задача, которую поручил Правитель, тебе по силам. Я предложил это. Помог Килчу тебя спасти. Решайся. Ты ведь не любишь ждать. Сейчас… в твоём упрямстве нет ничего. Кроме ожидания смерти.

Анкарат знал, что стоит за этими словами, за опустевшим бесцветным взглядом, пеплом в зрачках. В Печати Аметран попросил: дождись подкрепления. Поверь. Договорись с ним. Анкарат не послушал, сделал по-своему. Отправился к переплетенью Путей – и чего добился?.. Заключения, удавки на шее. Изгнания. Всё – ради прекрасного миража единого мира, силы, звучащей в каждом сердце, в каждой травинке, в земле, воде, воздухе, небе. Колдунья сказала: ты всё забудешь, но Анкарат помнил. Помнил и не мог отступиться.

Ведь «ожиданием смерти» Аметран назвал не только то, что происходило сейчас с Анкаратом. Видение сердца Вершины поднималось перед глазами. Холодел воздух, мертвел, выгорал мир. Анкарат должен был всё изменить, и Аметран верил, что это случится.

Анкарат подвёл всех – и сердца городов, и людей, которым желал счастья, и тех, кто верил в него.

Однажды Аметран всё же произнёс это вслух:

– Ты должен был подождать. Должен был послушать меня. Тогда у тебя остался бы выбор. Большее пространство для маневра.

Шанс исполнить судьбу.

Прежде Анкарат разозлился бы на такие слова, спорил бы – а теперь слушал с отстранённой, глухой тоской.

Зато разозлился Килч. Бросил на стол амулет – стукнула заговорённая кость.

– Ты провёл на Вершине всю жизнь, Аметран. Руководил десятком кампаний. Видел судьбы разных людей. Неужели ты в это веришь? Анкарат – просто мальчишка, а ты знаешь, что здесь происходит. Ты знаешь гораздо больше, ты мог его предупредить, ты отвечал за этот поход – но пошел за ним, поддержал его сумасшедший план. А теперь обвиняешь?.. Это лицемерие, это слабость. Ты виноват не меньше, все мы виноваты не меньше, и вся наша вина, все наши ошибки теперь на нём, а ты делаешь вид, что будто не понимаешь.

Анкарат хотел перебить Килча: я давно не ребёнок, за всё, что происходит со мной, отвечаю сам, но сердце ворохнулось, заколотилось в горле. Килч так за него беспокоился, Килч считал его человеком, не оружием, не осколком силы – всегда считал. Тепло и больно.

Зато перебил Аметран:

– Не забывайся, – произнёс голосом окончательно помертвевшим, – ты его вырастил. Ты и должен был предупреждать. Однажды уже потерял всё. Когда ты ушёл, Вершина стала слабее. Не хотелось бы, чтобы это случилось вновь.

Килч сухо усмехнулся, не стал спорить. В глазах его мелькнул холодный, металлический блеск. Тихо предупредил:

– Не смей угрожать мне.

Больше Аметран не приходил.

Когда небо отяжелело, нависло Тьмой, когда сквозь решётку забили порывы ветра, швыряя зябкую пыль дождя, пришла Амия. Ворвалась потоком рассветного солнца, прильнула и обняла, словно не было суда, Скалы, мига, когда стояла перед ним как чужая, не смотрела, словно не было её слов: «Да. Правда». Словно не отступила в долине, прижав дрожащие пальцы к губам. Такая нежная, тёплая, кожа от слёз солёная, глаза сияют счастьем и мукой: «Я так скучала, так верила: встретимся вновь, так боялась: нет, никогда». В тенётах её прикосновений и шёпота легко было представить: и правда – Скала, долина и всё другое, всё это не случилось, не по-настоящему, Амия здесь, Амия любит его, как прежде, видит таким, как прежде. Да, легко представить, что всё было иначе, отбросить лишнее – и Анкарат представил, отбросил, ведь остаться в мире, где Амия не любит его, где явилась не по собственной воле, невыносимо – больней голосов Проклятий, жажды, голода, раскалённых прутьев, колдовства Путеводной, больней раны, оставленной Шидом, и всех других ран.

И разве это неправда? Нет, любовь Амии безгранична, она – золото, солнце, целительный добрый свет, Благословение Сада, небесная высота.

Я пойду с тобой, говорила она, мы вместе отправимся в новую землю, всё, что здесь не случилось, случится там. Мы исполним