С голосом солнца хлынула ближе общая сила, обрывки прошедших дней. Карантера встретился со своей невестой, их ритуал придёт с новым Рассветом. Гарджи злится, злится с тех самых пор, как они сдались, злится на то, как поступил с Анкаратом Правитель, злится из-за союза с Чёрным Огнём, унизительного союза. Злится из-за собственной слабости. Гиртарэм с самого возвращения каждый день пьян, пьян и сейчас, лица вокруг для него такие же текучие пятна, как для Анкарата, только тусклей. Башарэд смотрит в землю, на трещины в белом теле Скалы Правосудия, и мысли его пусты, и усилие, чтобы эту пустоту удержать, – тяжёлое, плотное как свинец. Иртрана тоскует – острая, выгорающая тоска, дважды у нас было солнце, дважды его потеряли, поход завершился, всё кончилось, оборвалось.

Тэхмирэт на суд не пришёл.

Раздробленное, покалеченное звено, Отряд, что впервые лишится воина не из-за смерти в бою, а по воле Вершины. А ведь совсем недавно их голоса были так сильны и так слитны. Помнят ли, как выкрикивали его имя? Как грозно звучало оно над долиной? Как легко оказалось всё это сломать. Для чего пожалел их, к чему привёл? Верил, что поступает правильно, справедливо. Что они мечтают сюда вернуться, снова служить Правителю. Что нельзя заставить людей быть счастливыми и свободными. И чего добился? Заключение Анкарата станет пыткой и для тех, кто с ним связан.

Правитель смотрел пристально, медлил перед следующими словами. Ладони на рукояти меча лежали иначе – так не держат оружие. Так опирается на посох человек с покалеченными ногами.

Чего он ждёт?

И вдруг Анкарат понял. «Пойми, как ошибался, как хрупко было всё, что ты сделал. Будь послушным – не жалеешь себя, пожалей тех, кто с тобой связан».

Нельзя думать об этом.

Нельзя сдаваться.

Здесь слышно солнце – вот что главное.

Если слушать внимательно, можно понять…

– Есть ещё один важный вопрос.

Что ещё?

Волны толпы хлынули в стороны, мир заострился, стал нестерпимо чётким.

– Амия. Дочь Сада-на-Взморье.

В тонком бесцветном платье, без украшений, волосы ниспадают волнами, ветер мягко трогает их, пересыпает солнечные искры. Бледные губы, ресницы опущены и дрожат.

Посмотри на меня. Может, это в последний раз.

Но она не смотрела. Анкарат проиграл, подвёл её, не выполнил обещание. Не отдал ей ни Вершину, ни половину мира. Не показал новое время. Не стал легендой.

– Мы заключили союз с Изумрудной Печатью, и ты согласилась на это. Как ты оказалась с ним? Пошла против нашей воли? Отряд, звено, его люди – часть моей воли. Но ты – старшая кровь. Твои решения творят волю мира. Объяснись.

С каждым словом Правителя Амия дрожала сильней. А когда упало последнее слово, закрыла руками лицо, беззвучно заплакала – как ребёнок, что боится слезами вызвать ещё больший гнев, но и успокоиться тоже не может.

Анкарат сжал кулаки крепче, сделал осторожный, медленный шаг – загремели цепи, железо стиснуло рёбра.

– Амия не виновата. Она не предавала тебя. Я её украл.

Правитель сумрачно усмехнулся:

– Это правда?

Амия с долгим вздохом стряхнула дрожь. Отвела руки от заплаканного лица.

– Да. Правда, – так тихо, так кротко.

И всё-таки посмотрела.

V

И снова вернулась тьма, зябкая сырость, грохот железных цепей, рытвистый камень. Где-то за этим камнем снова исчезло солнце. Какое-то время отпечатки солнца небесного и солнца подземного горели под веками, эхом блуждали под кожей. Анкарат вспоминал цвет неба – пронзительный, жатвенный; вспоминал вкус ветра – пыльный, перемешанный с запахами толпы. Вспоминал лица. Здесь, в темноте, они стали отчётливы: измождённое лицо Правителя, сизь под его глазами и муть в этих глазах; лица ребят из звена, затенённые виной, ужасом, гневом. Лицо Амии, после слёз нежное, как после дождя, её дрожащие пальцы у губ, её ясный последний взгляд – капля янтаря, упавшая в сердце. Анкарат не исполнил своё обещание, но сумел защитить – может ли быть, что Амия всё ещё любит?..

…отработанная порода, чёрное крошево, обломки…

Голос Килча из прошлого возвращался, просеивал мрак. Анкарат думал о лицах, которых не было в той толпе.

Килча не было. Не было никого из гарнизона. Не было Гриза – остался с древним народом, на Пути, о котором мечтал. Хорошо.

И не было мамы.

«Предатель. Извратил нашу цель».

Её слова впечатались в душу, бились, бились бесконечным эхом. Может быть, Амия не разлюбила. А мама? Анкарат подвёл её. Не успел объяснить про новое время. Но она ведь писала: «…изменишь мир, изменишь всю нашу землю. Никто тебя не остановит. Иди вперёд, пока слышишь солнце».

Анкарат так и сделал. Делал то, что она сказала, то, о чём говорила с детства, то, во что верил и во что она верила. Нет, не может быть, чтобы мама совсем от него отвернулась, это был просто плохой свет, просто страх, гнев Правителя затмил ей разум. После плохого света всегда приходит хороший. Она очнётся, она поймёт.

Эти мысли грызли больней, чем знаки в железе. Анкарат вспоминал людей Изумрудной Печати, их хворь, бессмысленность лиц, мглу в глазах, неподвижность. Измучившись от одиночества, голода, темноты, иногда представлял: может, провалиться в такую хворь было бы легче. Остановиться, не думать, не ранить себя железом. Просто смотреть в темноту, смотреть, как она блёкнет, сереет, как с каждым вдохом уходит жизнь. А сейчас? Сейчас та же бессмысленность, та же отсечённость от мира была повсюду.

Но Анакарат не мог сдаться.

Он слышал солнце совсем недавно или давно, неважно – слышал на той же скале, в которой был сейчас заключён. Значит, этот камень всё-таки проницаем.

Анкарат тянулся к солнцу сквозь воспоминания – те выцветали, как захватанное письмо, таяли звуки, выражения лиц, всё, что успел запомнить. Но голос солнца не мерк. Как вода стачивает породу, просачивается в пещерные трещины, так и этот голос тянулся к нему. Слабыми искрами, очень медленно. Медленно. Если бы отдать кровь, всё получилось бы. Найти хоть какой-то осколок камня, разорвать зубами ладонь. Но железо держало крепко, и Анкарату оставалась лишь память, остывшие искры да изредка – небо в квадрате двери.

Как это ужасно, говорил Килч, он не знает ни меры, ни жалости. Мне так жаль.

Что это? Когда Килч говорил такое, о чём? О чём он жалел? Ещё о каком-то сломанном элементе?

Килч говорил ещё, отчётливей и ясней. Из полумрака – полумрак, дверь открыта! – проступало его лицо, высохшее, постаревшее. Килч был здесь на самом деле. Разомкнул ошейник и заколдованные дуги, снял железные цепи. Анкарат