Благодарить Анкарат не стал. Снова спросил: чего тебе надо?

Не ответила.

Иногда сеть раскрывалась – словно выворачивались чёрные рёбра. Кто-нибудь из людей Путеводной удерживал нить, дёргал: выйди, разомни ноги. Каждый раз Анкарат пытался бежать и драться, каждый раз эти попытки обрывались беспамятством. Не прекратил, даже когда услышал разговор этих чужих людей: проще поймать в степи коня и стреножить, чем унять этого парня, зверь понимает быстрей, не станет себя калечить. Может, они были и правы. Но Анкарат не мог успокоиться, сдаться. Мир с каждым днём отступал, обессмысливался. Оставалась только воля и злость. В историях Имры попавшие в плен герои порой просили о смерти или убивали себя. Может, заключённый в крови огонь и плетение клетки могут уничтожить друг друга. Но Анкарат не собирался ни убивать себя, ни просить об этом. Пока он жив, живёт его цель. Когда-нибудь выпадет шанс. Когда-нибудь солнце услышит. А не услышит – он справится сам.

Однажды очнулся, понял: она приблизилась, она здесь, здесь её паучиный голос, обволакивает, пьёт волю, превращает огонь в холодную морось. Только вот говорила не с Анкаратом.

Зачем он тебе, подумай?.. Что станешь с ним делать? Не приручишь, не обратишь себе на благо. Попытаешься снова казнить, запрёшь?.. И что случится с твоей землёй, понимаешь? Он приблизил силу ядра, пробудил волю шести городов, заключил с ними договор, даже добрался к долине! Опасно и расточительно будет просто его сжечь. Отдай его мне, я справлюсь лучше. И твои люди быстрее его забудут. Они прошли с ним полмира, так долго были связаны с ним силой и твоим, между прочим, решением. Лучше пусть исчезнет, но будет жив.

Даже сквозь чёрную вязь клетки Анкарат слышал, как перекатывается в земле гнев Правителя.

В земле, что звучала теперь его волей.

В земле, которую Анкарат завоевал для него.

Стиснул зубы, втянул смолистый воздух. Тело казалось чужим. Даже не телом – болью. Тяжёлой, располосованной между волей Правителя и плетением Путеводной, между властью этих людей, что решали сейчас судьбу Анкарата. От унижения и от ярости затрясло, движения осыпались, ломались.

Но Анкарат поднялся. Шагнул к ним ближе, вцепился в клетку – по ладоням побежали горячие искры, мучительно вспыхнула клятва. Но после стольких дней здесь – неважно уже, плевать.

Анкарат хотел видеть его. Хотел слышать ясно. Хотел встретить взгляд.

Но Правитель не смотрел в его сторону. Во мраке рубленые черты показались стёсанными, раскрошенными – черты статуи в давно брошенном храме. Глаза поблёкли, запали, чёрные волосы словно прибиты пеплом.

– Спасибо тебе за помощь, – ответил ровно, в благодарности этой, тяжёлой, почти принуждённой, звучал его человеческий голос. – Как с ним поступить, я решу сам.

Путеводная улыбнулась, скупо и мимолётно. Чёрные губы, словно пропитанные ночной темнотой.

И взглянула на Анкарата.

Нет.

Сквозь него.

Туда, куда смотрела когда-то колдунья!

И совсем её голосом, словно его продолжая, вздохнула:

– Что же… пусть так.

А потом добавила новое заклятье к плетению – и погасила мир.

Маму Анкарат видел лишь раз, издалека. Среди людей Чёрного Огня она горела алой свечой. Анкарат смотрел и смотрел, ветер и чёрные искры сжигали глаза, но он ждал.

Не дождался.

Не подошла, кажется, и не взглянула даже.

Исчез для неё.

А теперь, в непроницаемой тьме узилища в Скале Правосудия, исчез для всего мира, для всех, кого звал друзьями, для солнца.

Так чудилось иногда.

А иногда казалось: лучше б и вправду случилось.

Потому что тьма всё-таки прерывалась.

Тяжело отворяемой дверью, когда приходил охранник и свет вспарывал сырой мрак. Зачарованное железо держало Анкарата, мешало ударить, но охранник всё равно опасался приблизиться, оставлял припасы в десяти шагах, вталкивал в угол бочку с водой, стараясь держаться поодаль. Поначалу Анкарат и правда пытался его достать – не для настоящей драки, просто страх этого человека, то, как он бросался в сторону и сжимался, казался таким нелепым, что почти веселил. Наверное, так же человек будет шарахаться от Проклятья – даже если заточить его в цепи, но оставить злую, опасную волю.

После дюжины появлений эта игра надоела. Анкарат лишь скалился иногда, поймав слишком пристальный взгляд, а сам неотрывно смотрел на просвет двери и в небо за ним. Небо менялось, наливалось багряными оттенками Жатвы. Но даже видя его, Анкарат не мог дозваться ни солнца, ни собственной силы.

В один из дней, прежде чем дверь открылась, цепи пришли в движение, притянули к холодной стене. Охранник не стал задвигать бочку с водой в угол, а окатил из неё Анкарата. Анкарат разъярился, рванулся, но железо сильнее стиснуло шею. Оставалось только рычать, проклинать, стряхивать ледяную воду. Когда она перестала заливать глаза, Анкарат увидел: охранник застыл, лицо обесцветил ужас.

– Выберусь отсюда, – пообещал сквозь сдавивший горло ошейник, – вырву тебе сердце. И сожру.

Не всерьёз – что толку жрать его сердце! Но сразу увидел: охранник верит каждому слову. Пробормотал:

– Мне приказали. – И сбежал.

Дверь открылась как будто совсем скоро.

Как будто на следующий день.

И в этот день его привели на Скалу Правосудия.

Привели закованным в тот же железный ошейник, с теми же прутьями вокруг рёбер. Высота взвывала ветром Жатвы, тяжёлым и пыльным. Солнце било в глаза, мир рассыпался цветными пятнами, пятнами рябили лица вокруг. И даже поблёкшее лицо Правителя. Даже его потускневший меч. После долгого мрака всё дробилось, не собиралось обратно в знакомый мир.

И всё это было неважным.

Ведь он слышал солнце. Снова слышал его. Свет, приглушённый, печальный, согревал кровь после стольких дней тёмного холода, лился в сердце. Сквозь заколдованное железо этот свет иногда выворачивался, чернел, само солнце чернело, словно в затмении, – но всё равно это было солнце.

Правитель говорил об Анкарате, о его преступлении: злоупотребил доверенной властью, повёл себя как безумец, разрушил город нашего союзника, увёл Отряд на землю молчания, задумал предательство.

– Много слов, – бросил Анкарат посреди обвинений, – на тебя не похоже.

Правитель смолк, железо потяжелело и накалилось, ошпарило эхо клятвы, словно пробило кость. Но эта боль стала привычной, неважной. Или плетение чёрной ведьмы сломало ощущение боли?

– Много слов, потому что много за тобой преступлений. Таких, каких не было прежде. Ещё не знаю, как тебя покарать. Раз земля не хочет твоей смерти. Я отсеку тебя от Отряда. Но позже. Они могли остановить тебя раньше. И не стали. Твоё заключение и твоя участь станут для них уроком.

А ведь они где-то здесь. Смотрят, ждут.