Хватит.

Чем дольше длится этот момент, тем сильнее они себя возненавидят после.

Анкарат отыскал Гриза. Ведь жестоко, неправильно не позвать его? Или жестоко – позвать?

Гриз замер среди кочевников. Глаза расширились неверием, ужасом. У нас один путь – сколько раз он повторил это? Не сомневаюсь. Не подведу. И сейчас Гриз, казалось, сильнее всего желал сделать хотя бы шаг.

Но не мог.

Не хватало голоса, силы, не было тех знаков и элементов, что позволили бы двинуться с места. Девочка с колокольчиками выпустила его руку, что-то шепнула, скользнула в сторону – но и это заклинание не помогло. Прежде люди смотрели на Анкарата как на стихию, с которой нет смысла бороться, – всегда угнетало. Но взгляд Гриза теперь был стократно мучительней. Гриз смотрел как на Путь, что стирается, рвётся. Тот самый миг, которого друг так боялся.

Но ведь у Гриза есть новый Путь. Здесь, с древним народом.

Нужно только исчезнуть.

Хватит.

Анкарат отвернулся и пошёл прочь.

Сперва тяжело. Земля будто не движется, давит. А потом – легче и легче. Как когда-то в пещерах.

Как и тогда, он идёт один.

– Стой! – Золотистый всполох, серые заплаканные глаза, алые отсветы на лице, в зрачках. Лати. – Это неправильно. Так нельзя.

– Отойди.

– Я не вернусь под власть этого человека. Мне не нужно его прощение.

Смех запершил в горле. Лати, только Лати хочет настоящей свободы.

– Правильно. Не возвращайся. Надеюсь, он сдержит слово. Сможешь остаться здесь. Или уйти куда хочешь. Скажи им… я за тебя попросил. И пусть Чатри останется с ними. Она их полюбила.

Лати задохнулась слезами, заговорила снова, но Анкарат не стал слушать.

Взял её за плечо, отодвинул с пути.

Новый шаг дался ещё сложней.

Но только первый.

А дальше – легче.

Прошёл сквозь долину, за солнцем, туда, где оно сияло в разломе скал белым сердцем.

Горы звучали эхом того же голоса, и подземное солнце откликалось на этот голос, откликалось сквозь кровь Анкарата, сквозь его жилы и кости, словно он был только руслом, всё это время был только руслом чужой воли, а теперь остался ненужным, лишним, остался один. Воля Правителя уничтожала, притягивала и мешала идти, разлилась повсюду.

Нет, нет, нет, нет.

Моя воля сильней.

Что бы ни произошло.

Больше не знал, зачем повторяет эти слова, какой в них смысл? Какой смысл в сильной воле, если проиграл, если сдаёшься?

У виска прохладным течением шелестел шёпот Амии: разве ты не сделал бы так же ради свободы, чтобы изменить судьбы тех, кого любишь?

Но нельзя изменить эти судьбы насильно, нельзя дать людям свободу, если они её не хотят. Оказалось, Анкарат любил их сильнее свободы, сильнее предсказанной судьбы.

Вышел из темноты, в глаза ударило солнце.

А затем сквозь слепящую белизну проступило то, к чему он пришёл.

Земля, ещё опалённая сраженьем с людьми Хребта. Обломки камней, глыб-доспехов.

Правитель на бронзовой лошади – неподвижный, пламенеющий силуэт. Позади – часть Отряда, что оставалась с ним, нет, не только они, слишком много людей, людей в развевающихся незнакомых одеждах, с заострёнными смуглыми лицами, вокруг дрожит чёрными искрами магия, иссушающая, чужая.

Рядом с Правителем, на чёрном коне с жутким, обтянутым кожей черепом – женщина в тёмном платье, вся в серебре, в сапфировых, аметистовых искрах, губы прокрашены чёрным, чёрные провалы глаз, ладонь вскинута к небу, в пальцах игла-клинок, вот-вот пронзит облака, нет – пронзает! Горит от облаков до чёрной земли, оружие, нить, судьба, Путь.

Зазвучал издалека, из другого, светлого дня голос Килча: «…обрекла древний народ блуждать без направления, с тех пор их дороги расплелись на множество нитей, множество маленьких племён. Эти дороги переплетаются в Долине Тишины, но соединиться как прежде не могут. А Путеводная правит в Городе Чёрного Огня до сих пор – как и у Правителя Города Старшего Дома, у неё нет другого имени и другой сути».

Вот почему древний народ не решился сражаться. Здесь Путеводная из Чёрного Огня. Вместе с Правителем она и правда может всё здесь уничтожить.

Женщина уставилась на Анкарата, улыбнулась тонко и хищно: вот ты какой. Анкарат стиснул рукоять меча – та медленно остывала под взглядом Путеводной. И пусть. Пусть попробуют остановить.

Ещё шаг, ещё.

И тут он увидел маму.

Не заметил раньше, не мог представить, что такое возможно.

Мама сидела на земле в ритуальном круге. Руки, лицо, одежды – всюду кровь, как в том видении, только страшнее. Ладони погружены в чёрную почву, кровь горит сквозь черноту, и сияние это вскрывает землю, взрезает кору подземного солнца.

Анкарат бросился к маме, обнять, помочь, увести от них – и мама вскинула взгляд, ослеплённый и дикий. В худшие дни Анкарат не видел такого света. Казалось: забыла себя, забыла его лицо, не помнит больше человеческих слов.

Но она помнила.

Она сказала:

– Ты предатель. Извратил нашу цель. Я дала тебе эту силу, и я её заберу.

И полоснула по ладони кинжалом.

Нахлынула темнота, абсолютная, полная, как единство жизни в долине. Анкарат устоял, увидел: Рамилат поднялась, шагнула из ритуального круга.

А он остался.

– Ты – моя кровь, – и голос Правителя зазвучал в костях, в небе, всюду, – по древним законам я не могу казнить тебя. А вот она – может.

Сквозь тьму блеснула игла Путеводной, заострённый луч, луч от небесного солнца – к подземному – пробил сердце. Боли не было.

В этом кругу не было ничего.

Или то было не его сердце?

Впереди, заслоняя мир, встал силуэт, что всегда мелькал за плечом.

Придавал сил.

Советовал и спасал.

Теперь, на мгновение, между землёй и небом – совсем человек.

Нет, нет, не смей!

Анкарат рванулся навстречу боли, попытался его оттолкнуть – слишком поздно.

– Ты показал мне прекрасный мир, – сказал Дарэш, – исполнил мою мечту. Прости, что не предупредил. Знай: это ещё не конец.

Игла-луч истончалась, таяла, и жизнь Дарэша уходила, гасла, возвращалась в землю. Анкарат проклинал его, звал, но без толку.

Дарэш исчез.

И с ним погас ритуальный круг. Погасла последняя нить, что звучала в крови. Мир потускнел, отдалился. Стих.

А Путеводная заговорила:

– Раз он жив, – мелодичный и жуткий голос, каждый звук горит колдовством, – так желает земля.

– Что же, – сказал Правитель, – пусть живёт. Я знаю, как с ним поступить.

– Ты, – прохрипел Анкарат, – пообещал. Не тронешь. Их.

– Конечно. Их я прощаю. Пусть делают то, что им кажется верным.

Но тебя – не прощу.