– Всё в порядке, – рыкнул, вина накалилась сильней. К чему это враньё. – Нет. Я не знаю.

– Пойдём.

Лекарские комнаты были прохладны, пропахли солью и отчего-то – прогоревшей золой. Новая путаница переходов, мертвенный свет.

– Здесь всё лечат печатями и почему-то ядами, – объяснила Лати бесстрастно, – много хороших книг. Но чаще всего людям нужно что-нибудь… чтобы двигаться. Они так и говорят. Чтобы подняться утром. И смеются. Такой механический смех – это жутко. Что с этим городом, Анкарат? И что с тобой?..

Она привела его в свою комнату, небольшую, с полосами узких окон. Здесь дышалось легче. Прожилки в стенах переливались, свет в них казался живым. Лати разожгла лампы в цветном стекле, села на низкую кровать, жестом подозвала ближе. Ждала ответа.

Анкарат сел рядом, протянул руку. Сам он смотреть на неё не хотел. И так знал, что там.

Линия клятвы вспухла уродливым рубцом, на пальцах выступали суставы, кожа загрубела.

Лати коснулась ладони, оборвала тонкий вздох.

– Что это?..

– Я думал, ты мне объяснишь. – Анкарат мрачно усмехнулся и тут же об этом пожалел. Хотел убрать руку, но Лати удержала её. – Здешний Правитель решил так меня… обуздать. Заставить принести ему клятву. Никто, кроме Гриза, не знает. Не говори никому. Я разберусь.

Сам не знал, зачем рассказал. Лати сидела так тихо, баюкала его руку в ладонях. А он даже не мог различить, тёплые они или прохладные.

– Анкарат… – прошептала – и обняла его кисть, прижала к груди. Услышать бы её сердце. – Всё это так страшно. Такой страшный путь. Тогда… я была не права. Ты ведь ничего не можешь со всем этим сделать. Только идти вперёд… пока… они… распоряжаются тобой, как…

Анкарат разозлился – но злость эта оказалась такой же далёкой, как прикосновение, мягкая грудь, неслышное сердце. Но на такие слова он не мог не ответить:

– Не смей. Не жалей меня. Я делаю что хочу. Я иду своим путём. И я справлюсь.

Лати вскинула заплаканные глаза – ясные, горящие новой решимостью.

И вдруг огонь этих глаз вспыхнул так близко. Солёные потрескавшиеся губы, тонкие торопливые пальцы. Поцелуй, влажный и горький от слёз. Мир отшатнулся, исчез дворец, всё исчезло – так легко соскользнуть в эту болезненную страсть, в эту близость отчаянья.

Но Лати была его друг, важный человек, несправедливо, нечестно так обманывать её чувства.

Но где-то в лабиринте дворца, среди тяжёлых стен, под безжизненным светом жил и самоцветов ждала Амия.

Анкарат взял Лати за плечи – и отстранил от себя.

– Этого не будет.

Лати задыхалась, смотрела диким, раненым взглядом. Анкарат осторожно обнял её, погладил по волосам. Повторил:

– Прости. И не бойся. Я справлюсь.

В этот раз она не оттолкнула его, не сбежала, только плакала, плакала – о своей и его беспомощности и о том, что чувство, пронесённое так далеко, открылось. Повторяла: ты не должен был знать, никогда, никогда. И твоя рана… эта печать… может быть, сила Сада могла бы тебе помочь, а я…

Анкарат остался рядом, пока она не успокоилась. Неважно, что Лати не могла ему помочь. Она ошибалась, когда говорила, что ничьей помощи он не хочет, не примет.

Просто ждать этой помощи не было смысла.

Но Гриз всё-таки помогал.

Расшифровывал знаки – начертанные на стенах и утопленные в камне, растворённые в движении воздуха. Печать горела теперь сквозь рукав уродливым алым клеймом, её свет пропитывал ткань, словно кровь. Гриз побледнел и выцвел, но взгляд его заострился. Впервые Анкарат видел в его глазах отражение собственной злости.

– Он сделал со мной то же самое. Он нас боится. Значит, мы можем его убить. Впрочем, – друг сбивался, тянул с сомнением, – не знаю… Может, и стоит…

– Только попробуй сказать: «Быть осторожнее», – предупреждал Анкарат. – Я здесь так осторожен, что мне постоянно хочется кого-нибудь стукнуть. Давай рискни.

Гриз сухо улыбался:

– Сейчас ты не в форме для этого. Но я хотел сказать другое. Может, стоит подумать над его предложением?.. Хотя бы временно. Пока нет других вариантов.

– Ещё лучше придумал, а, – Анкарат замахнулся притворно, рука налилась холодом. Гриз качнулся в сторону, уклонился. Продолжил терпеливо:

– Я же говорил. Не нужно драться, ты не в форме. И это просто предложение. Попытаемся узнать всё, что можем. Мы сумели разрушить преграды квартала, когда не знали о мире совсем ничего.

– Именно. И здесь тоже справимся.

Вместе они находили магические узлы дворца, постепенно их расплетали. Анкарат отдавал кровь земле – медленно, капля за каплей близился голос подземного солнца. Чуть ярче цвета, чуть прозрачней и легче воздух. Немного живее взгляды людей вокруг, громче их голоса. Всё чаще воины чужого правителя просили позволить им поучаствовать в тренировках. Один даже пообещал – едва слышно, постоянно оглядываясь, – что попробует проводить Анкарата к Амии, если тот найдёт ему место в Отряде. Невозможно здесь, говорил он, только теперь понял, как тяжело, хочу уйти с вами. Нет, сначала пообещай. Перед отходом я тебя провожу.

«Принесёшь мне клятву. Тогда отпущу». Все здесь так любят торговаться.

Анкарат стиснул зубы, в груди полыхнула злость. Ответил:

– Хорошо. – И предупредил: – Если обманешь – убью.

Город менялся, и люди менялись, приближалось подземное солнце, сердце земли оживало.

Но Анкарат чуял: времени не хватало. Сердцевина разгоралась всё жарче, дни утекали, нужно было что-то ещё.

Помоги мне, просил он у города, у узла на мече, у солнца, покажи ответ, как победить?

И ответ нашёлся.

На исходе дюжины к Анкарату пришёл Шид. Изумрудная Печать как будто совсем на него не давила, даже наоборот: двигался свободней и резче, говорил стремительней и смелей. Почти сразу стало понятно, в чём дело.

– Я нашёл её, – глаза у Шида сверкали, на скулах горели лихорадочные пятна, – нашёл Ским. Она нам поможет.

Пересекли дворцовую площадь, один крест-квартал, другой. Чем дальше от сердца города, тем больше Анкарат видел следов хвори на лицах – пустых, угрюмых. Стены города-лабиринта жались друг к другу ближе, люди двигались медленно, словно бы в полусне, уставившись в землю. Не все – но достаточно, чтобы заметить. Здесь нет жизни и счастья. Старшая кровь выпила этот город, а если ничего не изменится – вытянет последние капли, досуха, до превращения в пепел.

Их окликнула худощавая сутулая