Не откажется. Конечно, никто не откажется от новой силы. От оружия, которое не остановить. Особенного элемента, способного исправить мир. Анкарат закрыл глаза. Веки жгло, по ладони разлился холод.

Аметран вложил в неё шкатулку со знаком Вершины на крышке.

– Знаю, ты на него злишься. Не нужно. Когда придёт время, он поддержит тебя. Поймёт.

Голос Аметрана вновь выцвел, глаза поблёкли. Но надежда, отчаянная, точившая сердце, пульсировала, звучала. Быть узлом такой огромной надежды оказалось почти больно. Может, даже больней, чем быть оружием, а не человеком.

– Я справлюсь, – пообещал Анкарат.

Пусть и не знал, что для этого сделать.

В своих комнатах Анкарат сбил со шкатулки замок и нашёл два письма.

Первое – на узком плотном листе, крупные чёрные штрихи по червонному золоту.

Я всё знаю. Всё под контролем. Жди моего появления.

Превосходишь мои ожидания.

Несмотря на злость, на боль, тупым наконечником бьющую в грудь, сердце взметнулось на этих словах. Да, может быть, Аметран не ошибается. Правитель всё знает, поймёт и поддержит. Отец…

Нет, нет, нельзя так легко ему верить, прощать. Для Аметрана Правитель всю жизнь был единственной опорой, сила Отряда и Вершины заменили его живую душу. Он не видит, что Правитель – лишь человек. Не может в нём усомниться. Не может допустить, что, когда Анкарат станет не нужен, ненужным станет и новое время, для надежды не останется места.

Или всё-таки?..

Что Правитель пишет ещё?

Но не забывай: третьего раза не будет. Двигайся осторожно.

И всё.

Он и правда всё знает. Он не простит.

Анкарат развернул второе письмо. От мамы. Один из её лабораторных листов, в чёрных кляксах, с вязью формул по краю. Строчки прыгали, словно писала мечтательная девчонка.

Я пожелала бы тебе удачи, но она с тобой и без того. Ни у кого нет удачи огромней.

То, о чём я тебе говорила, сбывается прямо сейчас. Помнишь?.. Никого не найдётся сильней и отважней! Ты изменишь мир, изменишь всю нашу землю. Никто тебя не остановит. Иди вперёд, пока слышишь солнце. Я в тебя верю!

Анкарат вдруг увидел сквозь строчки её глаза, их свет – хороший, ласковый, ясный. Дни, проведённые в Печати, рассказ чужого Правителя, мёртвое сердце города – всё сложилось иным смыслом. Не стоило верить словам чужака. Всё это было ради победы. Нужно послушаться. Мама верит в него, и Анкарат должен поверить, дождаться. Пусть сердце давно потемнело – но даже крупица, искра её ласки разгоралась, озаряла весь мир. Как в детстве.

Письмо Правителя показалось опасным, Анкарат позвал огонь – тот бледно вспыхнул в здоровой руке. И предупреждение, и «превосходишь мои ожидания» – всё сгорело, рассыпалось в пыль.

Письмо мамы он спрятал у сердца. «Я в тебя верю». Никогда не слышал от неё таких слов и не знал, услышит ли снова. Эти слова отогнали немоту в правой ладони, горечь предательства, тесноту и тяжесть здешнего воздуха.

Только память о слезах Амии они не могли прогнать.

При мысли о ней сердце немело, рвалось.

Я справлюсь. Справлюсь. Исполню, что обещал.

Повторял, пока слова не зазвучали эхом в снах города, в его оживающей воле.

Время тянулось вязко и тяжело.

Анкарат исследовал дворец, пытался узнать у здешних воинов о картах, тайных ходах, понять, где прячут Амию, как передать сердцу города больше силы, изучить пути для удара изнутри и извне. Но хоть земля медленно, день за днём, оживала, люди дворца оставались прежними. Даже движения их глаз казались движениями застоявшихся механизмов, а слова двигались будто каменные плиты: «Рассказывать не велели. Тебе можно идти туда, где пути открыты. Отдыхай. Тебе потребуются силы».

Эхо слов чужого Правителя.

Тот ждал наступления, но не торопил. Попросил устроить тренировку Отряда в одном из внутренних дворов – в надежде увидеть Амию Анкарат согласился. Зря. Чужой Правитель следовал своему слову: Амия рядом с ним больше не появлялась. От этого было и тяжелее, и легче. Если бы Анкарат снова увидел, как чужак коснулся её волос, – убил бы. При взгляде на этого человека кровь гремела, мир окрашивался бурым и чёрным, во рту появлялся солёный, металлический привкус. Чужой Правитель будто не замечал, его медленный взгляд ползал по оружию и доспехам, ощупывал лица, на лице Анкарата останавливался дольше – как будто нарочно, чтоб разозлить сильней. «Принесёшь мне клятву». От ненависти перехватывало горло.

Та тренировка вышла короткой и рваной. Память Отряда ломалась пластами, дробилась, перехлёстывалась со снами города. Мертвенная тяжесть в руке сбивала движения всего звена. После, когда чужой Правитель ушёл, Гарджи взорвался и зашипел: что это? Что мы делаем? Какой у тебя план? Почему исполняешь приказы этого человека? Это он тебя покалечил? Так не годится, рассказывай!

Остальные молчали, но Анкарат слышал: эти вопросы мучают всех. Стоило сохранить для них письмо Правителя, может, оно всех успокоило бы. Но что бы ни замыслил Правитель, не он привёл их в эту ловушку. Не Правитель обещал им новое время. Не за ним они прошли половину мира. И не его имя выкрикивали когда-то с таким восторгом – ведь того имени больше не было вовсе, сгорело, как и всё, что пожирает остывшее сердце Вершины.

За всё отвечал Анкарат.

– Ждите. Всё будет в порядке.

Тишина взмыла, затопила тренировочный двор – до самого неба. Длилась, стыла вокруг.

Сейчас эти люди, его звено, станут такими же чужими, как друзья из квартала. Он снова повёл за собой, шёл вперёд только за светом собственной веры, собственной жажды. И вновь это обернулось…

Нет. Моя воля сильней. Я смогу победить.

– Ладно, – кивнул Иртрана, – ждём.

И тишина растрескалась, рассыпалась пылью. Они верили, не сомневались, ничего не боялись.

Анкарат любил их. Их вера грела, как и слова из маминого письма, как сила ярости.

Все разошлись, и только тогда Анкарат заметил Лати.

Рукой коснулась колонны, словно искала опоры, рядом с тяжестью здешнего камня казалась прозрачной, волосы выгорели в пути. Строгое платье почему-то теперь не делало Лати старше. Нет, этот дворец, эта земля всех их делала меньше, слабей. Анкарат вспомнил двор другого гарнизона, как Лати поджидала его, рассказывала об украденном самоцвете.

– Ты ранен? – Смотрела пытливо, упрямо, взгляд подрагивал,