Металл казался холодным – морская вода.

Только узел нового знака пульсировал, бился.

– Упрямый, – вздохнула жрица. Отстранилась – лицо размылось и смазалось. – Уверен, Кшетани, что вдвоём мы его удержим?

Кшетани откликнулся из-за плеча – где-то там прежде звучал голос Дарэша:

– Уверен.

И вышел вперёд, помахал перед лицом Анкарата растопыренной пятернёй. Кольцо на большом пальце поблёскивало тускло и мертвенно.

– Знаешь, я в чём-то тебя понимаю. Мне тоже не нравилось подчиняться, жить предназначенной судьбой. Когда я бежал из дома, украл знак нашей власти. Власти над гарнизоном. Обещал отцу, что верну, когда мы преуспеем. Я уже разузнал и про тебя, и про вашу компанию. Когда ты сказал свою цель, решил: как хорошо. Наивно, но хорошо. Мы могли бы помочь друг другу. С моей помощью… может, однажды ты занял бы место на Вершине по-настоящему. Мне казалось, твой характер тут только на пользу. Легко управлять. Но я ошибся. Так же легко управлять снарядом, что летит и на лету сгорает. Или взбесившимся Проклятьем.

Кшетани говорил, губы его кривила улыбка, сломанная, всё больше похожая на гримасу боли и ярости. Вся его жизнь превратилась в бегство, в пыль.

Как и жизнь Ским.

– Где… – Воздуха не хватало. – Она?

Губы Кшетани раздвинулись, улыбка исказилась сильней:

– Откуда я знаю? Бросил её, надоела.

Анкарат зарычал, но в лицо ударило новой волной. Последний вдох выбило из груди.

Храм задрожал. Что-то ворочалось в его недрах. А море всё поднималось вслед за движением жрицы.

– Хватит с него, Риллами. – Кшетани отступил, заговорил спокойней: – Убей и зови своих.

– Для ритуала, – откликнулась безмятежно, – он должен быть жив. Чтобы Храм устоял.

– Но ты говорила…

– Я помню, что говорила и что говорил ты. Но здесь не ваш гарнизон. Да и в гарнизоне – было ли заключённое силой сердце верным твоему отцу?.. Спасибо, что помог его заманить, но я поступлю иначе.

Раскачивались колонны, небо и горизонт, размытые силуэты Кшетани и жрицы дрожали, сгорали в белой, бессильной ярости. Осязаемым, настоящим оставался только металл в ладони – прохладный, далёкий.

Анкарат зажмурился и потянулся мыслью.

Помоги мне. Я знаю, ты можешь.

Клинок молчал. Молчал и Дарэш. И подземное солнце. Лишь пустота вокруг. Анкарат вспомнил рассказ Дарэша: вес земли, сотни лет погребения, грохот чужих шагов где-то там, где есть свет. Так случится и с Анкаратом? Его сердце забьётся где-то под сваями этого храма, под пустотой волн? А до того он увидит, как жрица обрушит море на город, погубит Отряд, и друзей, и всех, кто поверил…

Нет, нет, нет, нет!

Знаю, я преступил наш договор, позволил маме тебя изменить. Но я не ушёл с Пути, я не отступлю. Я хочу дойти до конца. Помоги мне.

Кшетани и жрица спорили, их голоса отдалялись. Без воздуха мир погружался во мрак.

Пожалуйста, помоги.

Верю – отсюда есть Путь.

Анкарат сам не знал, говорит ли с узлом клинка, или с Дарэшем, или с подземным солнцем.

Но кто-то услышал.

Через весь храмовый зал, сквозь колонны, к морю стрельнула нить – невидимая вода схлынула, отпустила. Анкарат едва устоял. Выхватил меч.

Знак Атши сверкнул, прошил воздух, умножился и задрожал вокруг, всевластный, налитый кровью, огромный.

Символ Пути, что нельзя прервать.

И Путь зазвучал, рассыпался на элементы – вода, глубина, море, соль, пустота – и другие, другие, они менялись, вторили резкому голосу, не бормотание, не испуганный шёпот – заклятье звучало в полную силу.

В полную силу звучал голос Гриза и его колдовство.

Гриз, Гриз здесь, отыскал, пришёл!

Мир разбился, замелькал осколками, брызгами.

Глаза жрицы расширились, луны зрачков стали огромны, наполнились ужасом. Ладонь её задрожала, и дрожью забилось поднятое над горизонтом море. Кшетани взвыл, закрутился на месте, рванул с руки перстень и отшвырнул – тот раскололся, из перстня хлестнул огонь и живая кровь, кровь только что принесённой жертвы, сила души, заключённая сотни лет. Сила помчалась по залу вихрем, яростная, похожая на Проклятье, нет, Проклятье это и было, воплощённый порыв, слепой, полный стремления. Огненный смерч настиг Анкарата, стрелой пробил грудь, прошёл сквозь сердце – но не смертью. Радостью.

– Хитро они нас поймали, – сказал Дарэш. Его голос звучал теперь ещё ближе, отражался в пляшущих знаках, гремел яростью. – Убьём их?

Но так волну не остановить.

Это важней гнева и мести.

Путь, как подводный свет, тянул и звал – течением, слитным с собственной волей, волей, что сильнее всего. Анкарат рванулся – мимо Кшетани и жрицы, мимо колонн Храма, оставляя позади возглас Гриза, всю свою жизнь.

Навстречу пропасти моря.

К его сердцу.

В сердце ударила пустота, побежала по жилам, заменила кровь. Солёная, тёмная, холодная глубина тянула, тянула вниз. Море шумело в висках, в запястьях, в груди, он стал морем – пугающим и прекрасным.

Пустота наполнялась движением, формами, жизнью.

Пересыпались песчинки где-то на дне, колыхались водоросли, скользил холодный прозрачный подводный свет.

Эхо блуждало по гротам храмового утёса, и одна за другой пробуждались белые, просоленные, древние тени. Длинные заострённые тела, дуги рёбер вдоль каждого борта. Проклятья, когда-то пленённые, иссушенные Храмом. Первые его жертвы. Теперь только соль, сила и память. Воля спит сотни лет.

Но Анкарат стал морем и слышал их прежние имена.

Стал морем, и в нём отражалось небо, огромное, полное звёздных дорог.

Стал морем – и мог коснуться другой земли, земли, непохожей на землю, земли, подобной живому течению, новой волне. И течение это бежало сквозь сердце света, сквозь восторг, сияние магии. Потянулся – но путь перехлестнули сплетённые ветви, невозможный, пронзительный холод, белая буря – растерзает, развеет над океаном.

Но что-то отбросило бурю, и ветви, и подводный мрак. Кто-то. Неразличимое сияющее лицо, глаза залиты чёрным. Кто-то коснулся его руки.

Очнись.

Если исчезнешь – то уже навсегда.

И Анкарат очнулся. Искры воздуха летели вверх от его губ, вверх, вверх, туда, где над городом поднималась волна. С этими искрами последние мгновения таяли.

Меча он не выпустил.

Сквозь сопротивление воды поднял перед собой – и вонзил в грудь.

Пустота расцвела алым.

И сердце города откликнулось, зазвучало, умножило его имя.

Анкарат, Анкарат, Анкарат.

Сердце Прибоя сияло, чистое, незнакомое, переливалось живым кристаллом. Осколок света с другого берега, потерявшийся сотни лет назад. Заключённый в каменной клетке Храма – как все другие сердца.

Живи, живи, освободи нас.

Кровь стала светом, рвалась из груди толчками, расцветала, искрила вокруг.

Анкарат видел – горизонт опал и разгладился. Море светлело, всё море светлело, полное его кровью, живое, звучащее чистым голосом,