Очнулся, увидев Гриза.

Острый его силуэт, неподвижный и устремлённый к небу, как из чёрного камня, наполовину потонул в волнах трав. Анкарат ускорил шаг, хотел позвать – но запнулся.

Вокруг Гриза вились и кружили нити, расцвечивали темноту узорами, переплетались с голосом степи и меняли его, ловили рисунки созвездий. Колдовство искрило, колюче потрескивало, холодило воздух.

Столько прошли вместе, Анкарат столько раз видел его магию, но понял только теперь: мальчишка из каньонов, готовый на всё, лишь бы сохранить связь с волшебством, повторявший знаки, чтобы прогнать страх; мальчишка, в которого Килч так долго не верил, теперь мог изменить силу, разлившуюся вокруг. Мать Гриза не была связана с древним народом кровью, но выбрала этот Путь однажды – и сила Пути проросла в её сыне, ведь он так страстно этого желал.

Да. Так и должно быть. Не кровь и не воля Вершины должны определять, на что способны люди, а их стремления. И Анкарат сделает так, чтобы люди могли их увидеть – даже если сами в себя не верят. Таким будет новое время. Все, кто идёт за ним, все, кто в него верит, стали сильней. Так будет и впредь.

Гриз обернулся, вздрогнул. Но магия не развеялась, мерцала вокруг, сделала усталое лицо друга спокойней и мягче. Гриз приветственно поднял ладонь – нити завихрились прозрачными водоворотами, заструились меж узких пальцев.

Смутно, издалека потянула знакомая боль клятвы. Анкарат стиснул кулак, задушил её, отогнал.

– Ищешь новые знаки?

Гриз улыбнулся рассеянно:

– Нет… просто думаю. Про всё это… и про них. Про этих людей, в поселении. Про их землю.

Нити таяли, и темнота вытёсывала, заостряла его черты. Глаза, только что быстрые и живые, обратились провалами ритуальной маски. Выражением, которое Анкарат видел совсем недавно. Неподвижным. Ожидающим. Мёртвым.

Гриз вздёрнул плечами, мотнул головой, отогнал наваждение. Анкарат разозлился, что увидел друга таким. Это неправда, неправда, только усталость, слишком долгая скачка в степи.

Но Гриз подхватил его мысли. Сказал:

– Я такой же, как и они, – спокойно и безнадёжно.

Что за бред?

Анкарат задохнулся, шагнул к нему – зашумела трава, с выкликом бросилась ввысь птица.

А Гриз продолжал, словно не видел его:

– …Люди, утратившие Путь, связаны магией, которую давно позабыли, не понимают. В поселении без имени, совсем рядом с самой живой землёй – но на полосе земли мёртвой. Ни Благословений, ни Проклятий. Только последняя нить… не Оплётка даже, что-то выродившееся. Что-то жуткое. И вся эта сила вокруг – не слышит их, не понимает. Ты ведь тоже видишь? Здесь как в каньонах. Так жила Атши, и так жил я. Я знаю… ты тревожишься из-за Атши. Не надо. Что бы она ни сделала, ты изменил её жизнь к лучшему. И мою. Если бы мы не встретились, я стал бы таким же, как и они. А теперь у меня есть…

Он запнулся, не договорил, но сквозь бессловесный голос степи, сквозь голос солнца, совершенно иной здесь, но такой близкий, Анкарат услышал его и понял.

Теперь у меня есть ты. А Благословение или Проклятье – земля не знает различий в этих словах.

– …есть мой путь, – договорил Гриз наконец, – наш.

Эти слова ударили в сердце. Да, Гриз повторял их, как повторял знаки – оберегом от страха, узлом решимости. Но никогда не отступал. И верил так сильно… сильнее всех.

– Да, – Анкарат хлопнул его по плечу, – но ты не такой, как они. Это бред. И не стал бы таким. Ты искал магию и нашёл. Скоро обгонишь Килча. Это было твоё желание, и это важнее всего.

Гриз взглянул вдруг так открыто, так изумлённо – так смотрят, получив нежданный подарок или удар. Выдохнул что-то – кажется: «Всё-таки ты понимаешь», – но поднялся ветер, унёс его голос во тьму.

Утром, перед самым отходом, когда лагерь уже свернули и часть гарнизона ушла вперёд, Анкарат вернулся к черте поселения. То безмолвно тонуло в тумане, казалось: ещё порыв ветра, и ничего здесь не останется. Земля молчала. Анкарат знал, что никого здесь не встретит.

Но ошибся.

Их было немного – а может, и много для такой небольшой, истлевающей, вечной стоянки. Не больше двух дюжин. Старший из них или просто главный – возраста здесь было не различить – на пегом мосластом коне подъехал ближе, ближе, слишком близко, на расстоянье удара. Чатри дёрнула ушами, взбила копытам пыль, принялась отфыркиваться от запаха – пыли, пота, усталости, неподвижности. Конь степняка её словно и не увидел, мутно смотрел вдаль. На лбу темнел знак подчинения, вычерченный золой.

Степняк уставился на Анкарата в упор. Выждал, как будто всё так же желал последнего удара.

И наконец заговорил – разрывая, дробя слова:

– Мы пойдём. С тобой – смерть. Но и жизнь – тоже.

Невозможное, чудо, они очнулись, пожелали очнуться сами! Жаль, Гриз уехал уже, не видит, или не жаль? Опять начнёт повторять: «Я как они», – но они, оказывается, не совсем пропащие!

– Что же, тогда не отставайте! Нас ждёт новое время.

И уже на скаку, обернувшись в последний раз, увидел, как качается на ветру перекрученная чёрная нить.

Ничего.

Всё здесь оживёт.

Нагнал своих, бросил Отряду весть о новых людях, предупредил гарнизон. Пока люди поселения приближались, искали место в строю, к Анкарату подъехал Зодра:

– Ты ведь искал Кшетани, правильно помню? – Смотрел голодно, жадно тянул воздух. – Если хочешь, найду его для тебя. Устрою вам встречу. Он сейчас где-то в Прибое.

VI

Издали Прибой и правда походил на кипенный гребень волны. Море простиралось за ним, бесконечное, сиренево-сизое, дышащее солью и пустотой. Но границей воды пустота здесь не обрывалась, продолжалась в земле, долгим эхом откликалась на стук копыт. Гул доспехов, грохот сердец, вся сила войска, лавой покрывшая степь, заполняли пустоту новым дыханием, новым движением. Город брезжил вдали, удивительный, хрупкий: улицы бежали по холмам солнечной рябью, светлый камень искрил морской пеной, рассыпанным среди зелени жемчугом, а Храм Соли на рукотворном утёсе ввинчивался в небо причудливой раковиной. Горький Прибой разделял пустоту моря и горячее, сокрушительное звучание войска. Дрожал зыбкой границей, разломом времени.

Килч рассказывал: Горький Прибой владеет магией моря, расколотые острова у его берегов – след давней войны с Изумрудной Печатью. Но ту войну никто уж не помнил, и теперь люди Прибоя были известны как путешественники, рыбаки, создатели самых быстрых и сильных лодок из кости морских Проклятий. И, конечно, известен был и Храм