Труп молодого подняли, волоком дотащили до воды и с презрением сбросили в реку. Тело ухнуло, волны разбежались.

— Пускай плывёт, — бросил кто-то. — Рыбе корм. Ха.

Седой был без сознания, но живой. Его выволокли из лодки, завели руки за спину. Взяли нож, срезали леер с борта и крепкой верёвкой связали ему руки.

— Ну что, братва… — торжественно проговорил Кирпич, кивая на ящик с рыбой. — Теперь нажрёмся от пуза!

— У-у-у, вот это дело! — загудели зэки, словно стая оголодавших собак.

— Слышь, Кирпич, — проговорил Лёха, вытирая лоб грязным рукавом. — А не лучше на этой лодке смотаться отсюда? Ты говорил, что сбегать не будем… но теперь-то у нас лодка. Теперь всё изменилось.

Зэки оживились, загалдели. В глазах загорелась жадность и надежда. Каждый видел себя уже не в тайге, а на воле, с полным брюхом и набитыми карманами.

Кирпич оскалился, словно волк, глядя на них:

— Может, и изменилось. Только теперь — всё по моим правилам.

— А лодка?

— Не влезем мы туда все, — проговорил Кирпич. — Не потянет она нас.

— Ну, можно же послать двоих… или одного, — начал Лёха. — А потом он вернётся за вами. Я, например! Я умею управляться с мотором, я ходил на лодках! Разреши, я смотаюсь…

— Нет, — жёстко отрезал Кирпич. — Нашел дураков… Ты нас бросишь. Ты не вернёшься. Да если ты доберёшься до безопасного места — нахрен тебе возвращаться?

— Это почему! Я бы так никогда не сделал! — Лёха колотил себя кулаком в грудь. — Я бы своих братков не кинул!

— Я сказал — нет! — рявкнул Кирпич. — Тащите ящик и этого старого. В лес. Нужно пожарить рыбу, подкрепиться. А уж потом решим, что делать с лодкой.

Все повиновались. Гурьбой двинулись за Кирпичом под покров деревьев. Там развели костёр, срезали веточки для рыбы. Ее быстро почистили, нанизали на прутья и уложили над углями. Запах пошёл такой, что у всех потекли слюни.

В трофейном рюкзаке оказались ещё сухари и соль. Зэки переглядывались, облизывались — никогда они так не радовались обычной рыбе.

Старик лежал на земле. Казалось, он уже умер, но грудь еле заметно вздымалась, он дышал. Внимания на него почти не обращали — вся братва сгрудилась у костра.

Рыба, запечённая на углях, потрескивала, капала жиром, источала запах, от которого у всех сводило челюсти. Жрали, как стая волков. Кто срывал куски зубами прямо с палки, а кто и не ждал, пока прожарится, и ел полусырой. Обжигались, плевались, но снова тянулись за едой. Смех и довольные матюги перемежались с чавканьем и сытыми отрыжками, которые здесь никто не думал сдерживать. Лица разгладились, а в глазах впервые за долгие дни блеснула радость.

И вдруг раздался рокот мотора. Лодка завелась.

— Какого хера⁈ — вскочил Кирпич.

Он рванул к каменистому берегу. Лодка уходила против течения, туда, откуда и пришла.

— Извини, Кирпич! — раздалось с воды. Лёха помахал рукой, выжимая ручку акселератора. — Я всё-таки схожу за помощью!

— Убью! — зарычал Кирпич, вскидывая ружьё.

Но за ствол схватился другой зэк, едва ли не повис, силой опуская вниз.

— Кирпич, одумайся! Не стреляй! Всё равно не попадёшь, а Лёху обозлишь. А вдруг он и правда помощь приведёт? А пальнешь — не вернется уже точно.

— Какую нах** помощь⁈ — рявкнул Кирпич. — Вся эта «помощь» нас сразу в каталажку упечёт!

— Ну, мало ли… Может, там посёлок какой, рыбаки. В уши им нальёт, надует, убедит. Ты же его знаешь — он без мыла залезет… Сам говоришь — сильно жалостливый парняга. А ну как выгорит?

Кирпич дышал тяжело, короткий палец его на спуске подрагивал. Выгорит? Как любой человек, он в минуту опасности питал надежду на чудо, на спасение. Хотя и привык полагаться только на себя.

Он не выстрелил ещё и потому, что знал: патрон снаряжен картечью, а не пулей. С такого расстояния убить всё равно не получится. Нечего и тратить.

Лодка уходила всё дальше. Шум мотора становился тише, пока и вовсе не растворился в бескрайней тишине тайги.

Глава 19

Склон становился всё круче, и наша группа уже едва ли не ползла, словно цепочка муравьёв — и всё же продвигалась вверх. Каждый шаг давался с усилием, останавливаться приходилось чаще, чем хотелось. У Ефима сбивалось дыхание, он то и дело хватался за бок. У докторишки ныли колени. Да и мажорчик, явно не приспособленный к таким подъёмам, хрипел, сопел, но — надо отдать должное — на этот раз не ныл. Удивительно. Прикусил язык и молча тянулся следом. Может, чуял: стоит затормозить колонну своим нытьём — и всем крышка.

Но чем дальше мы уходили, тем меньше я спешил. Следы мы запутали как могли, из речной долины ушли, осторожность соблюдали и теперь. Громко не разговаривали, держались ближе друг к другу. Густые заросли на склонах надёжно укрывали нас от посторонних глаз.

— Фу-ух… — выдохнул Ефим и сел на валун. — Упрел я… совсем упрел. Щас сердчишко выскочит, окаянное… Вы это самое… меня, если что, не ждите. Идите, а дед вас догонит. Агась…

— Ты что, сдурел, Ефим? — сказал я резко. — Мы идём все вместе. И никак больше. Ясно?

— Ой, Максимка, не ругай старого… Я вас только задержу, — упрямился он. — Понимаю… виноват, но быстро не могу. Вон, даже докторишка, и тот шибчей меня идёт. А годков ему не намного меньше, чем мне.

— Ты не нагнетай, — сказал я. — Ждём всех и идём вместе.

— Ну как скажешь. Ты атаман, тебе и решать, — закивал Ефим.

— Отдыхайте. Привал, — добавил я уже громче. — Для всех.

За день мы изрядно вымотались. Вроде бы, можно было позволить себе уже говорить погромче, но ведь мы в горах, здесь звук уходит далеко, отражается эхом, и это могло стоить нам слишком дорого. Поэтому даже в коротком отдыхе мы всё равно старались соблюдать осторожность.

— Жрать охота, — простонал мажорчик.

— Вот тебе всё бы только пожрать, — хмыкнул Ворон.

— Костёр пока разводить нельзя, — сказал я. — Найдём надёжное место для ночлега, там и приготовим. А сейчас подзатянем пояса.

Кстати, пояса мы