— Да ну вы что, прекращайте! — Лёха попытался снова улыбаться, но улыбка уже дрожала. — Какой я опасный… Турист, говорю ж! Свой я, свой! — он даже грудь ладонью хлопнул, будто клятву давал.

— Турист… — холодно оборвал его седой. — Здесь нет туристов. И не было никогда. Места глухие. Ладно, поможем тебе, но это если скажешь правду.

— Печёнкой клянусь! — поспешил выкрикнуть Лёха. — Попёрлись мы с мужиками в эту глухомань, по пьяни, сдуру, и вот отбился я. Турист я!

— А одет ты так почему? — прищурился седой.

Лёха замялся, оглянулся на кусты. Остальной отряд всё никак не выходил. Все ждали команды Кирпича. Он знал: стоит только всей гурьбой выскочить на открытое место — лодка уйдёт. Столкнуть посудину в воду для опытного человека — дело нескольких секунд, и тогда их не догнать. Ждал.

А Лёха подошёл ближе и, наконец, увидел в лодке деревянный ящик, доверху набитый рыбой. Свежевыловленной, ещё живой. Хвосты дёргались, жабры раздувались. У него внутри всё сжалось: во что бы то ни стало захотелось завладеть этим — и лодкой, и рыбой. Пусть даже ценой самой высокой.

— Слушайте, мужики… — заговорил он, облизывая губы. — Возьмите меня с собой, в натуре. Я вам по дороге всё и расскажу…

Седой вдруг резко наклонился, а выпрямился уже с ружьём в руках. Вскинул двустволку, нацелил прямо в грудь зэка.

— Стой, где стоишь, — твёрдо сказал он. — У тебя речь не чистая. Ты плохой человек. Ты задумал плохое. Я разбираюсь в людях. Я сразу вижу.

Узкие глаза старика сузились ещё сильнее, превратились в тонкие щёлки, но казалось, от этого он видел только лучше. Будто заглядывал прямо внутрь, в самую душу Лёхи, и видел там всё: и голод, и жадность, и то, что он даже не сомневался — надо убить этих рыбаков из-за ящика рыбы.

Лёха замер. Первая мысль, что мелькнула у него секунду назад, ещё до того, как ружьё нацелилось на него: схватить камень и со всей дури врезать молодому в висок, потом броситься на седого, а там уже и братва подоспеет. Это пришлось забыть, когда появилась двустволка. Холодок пробежал по спине, ноги сами пошли назад, пятясь. Ружье остудило его пыл.

— Уходи, — сказал Седой. — И не думай взять камень. Я вижу, как ты косишься на землю.

— Чёрт… сука… — бормотал Лёха, поднимая руки и пятясь. — Ну, старик… ну встретимся ещё. Земля круглая. Я просил помочь, а ты, падла…

Бах! Раздался выстрел. Картечь высекла искры и раздробила камни прямо у самых ног зэка.

— Ещё худое слово в мою сторону — и следующий заряд полетит тебе в грудь, — спокойно проговорил Седой. — Уходи, злой человек.

— Ах ты… сука… — еле слышно прошептал Лёха. Так тихо, что никто и не услышал.

Он очень испугался. За эти дни он уже привык жить в страхе, но сейчас понял: Седой не шутит. Он, Лёха, на волосок от смерти. Этот дикий народ — чёртовы «индейцы», как он их про себя называл. Чукчи, одним словом. В твёрдом взгляде старого охотника он не смог прочесть больше ничего.

Лёха пятился, руки всё ещё подняты. А Седой держал его на мушке — и не видел, что за кустами притаилась целая свора бешеных псов.

Молодой же без лишних слов стал сдвигать лодку в воду.

— Сейчас уйдут! — рыкнул Кирпич. — Чёрт!

И он сделал отчаянный шаг: выхватив нож, выскочил из укрытия и прыжками кинулся к лодке.

— Чё встал⁈ Задержи их! — заорал он на Лёху.

Старик уже положил ружьё на дно и дергал за верёвку, пытаясь завести мотор. Молодой наваливался всем телом на нос лодки, но та застряла и натужно скрипела теперь по камням, неохотно скользя к воде.

Лёха решился, выловил момент. Схватил камень и швырнул в Седого. Промазал. Поднял ещё. Старик уже снова схватился за ружьё, вскинул ствол, но в этот миг камень ударил ему в грудь. Седой охнул, осел, ружьё выпало из рук. Бухнулось о дно лодки.

Молодой ринулся навстречу Лёхе, выхватил нож с пояса. Лодка так и осталась наполовину в воде. Лёха уже поднял очередной камень, замахнулся… но не заметил, как у противника блеснул узкий клинок. Чирк — ловким движением молодой распорол куртку на груди зэка, будто предупреждая: ещё шаг — и убью. Он мог бы его легко убить и первым ударом, но не сделал этого.

Лёха отпрянул слишком резко, так что завалился на спину.

И в этот момент из укрытия выскочили остальные. Зэки рванули гурьбой, за секунду окружили молодого. Тот не успел ни столкнуть лодку, ни прикрыть старика.

Местный отчаянно отмахивался ножом, а Кирпич бросился в воду и в два прыжка оказался рядом со стариком. Седой, пошатываясь после удара камнем, всё же поднялся на колени, вцепился в ружьё, но поднять толком не успел.

Кирпич обрушил на него кулак — раз, другой, третий. Бил он без всякой техники, но от природы был силой не обижен. Старик оказался на удивление крепок — не вырубился, смог вывернуться, уклониться, даже прикладом ружья один раз заехал противнику в бок. Но это только разозлило Кирпича. Он со злостью вырвал ружьё и, не думая, навёл его на молодого.

Тот стоял в полукольце зэков, словно молодой лев против стаи гиен. Никто не решался подойти ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Молодой ловко орудовал ножом — выпады, тычки, резкие движения. Он держал их на расстоянии, но пробиться сам не мог. Толпа брала числом.

Бах! Выстрел прогремел так близко, что уши заложило. Картечь ударила кучно, расстояние близкое. Затылок молодого разнесло в клочья, он рухнул, даже не вскрикнув.

Старик взвыл от ужаса и боли в душе. Но ответом ему стал ещё один удар Кирпича. Рыбак завалился на дно лодки, теряя сознание.

А зэки взорвались диким воплем. Это был победный клич, больше похожий на звериное рычание стаи, чем на человеческий крик. В их голосах звучало ликование хищников, почуявших крвь добычи.

Они всем скопом налетели, вцепились и выволокли лодку на землю. Первым делом схватились за ящик, доверху набитый рыбой. Серебристая, свежая, ещё трепещущая. С воплями и радостными матами начали вытаскивать ящик. Кто-то уже вгрызался зубами прямо в сырую плоть, не дожидаясь костра.

Нашли и патроны. Кирпич поднял коробочку, открыл — пересчитал.

—