На порог дома капитан пришел в самом наипрекраснейшем настроении. Открыла ему служанка Евдокия и сразу позвала барыню.

Ольга Алексеевна все поняла по взгляду капитана. Тот увидел это в ее глазах, но держалась она достойно. Пригласила попить чай в зал, где и спросила, чем еще может быть полезна.

— Ольга Алексеевна, — начал самым ласковым голосом, на который способен, Василий Емельянович. — А что же вы не сказали, что у вас конюх богу душу отдал?

— Все мы смертны, — пожала та плечами. — Что же теперь, слезы лить о нем? Для этого вопленицы есть.

— Но не все умираем своей смертью, — улыбнулся капитан. На лице барыни не дрогнул ни один мускул, но окаменевший взгляд был для офицера лучшим доказательством ее вины. — Не успели вы тело закопать, а я ведь его осмотрел. И на спине полосы видел. Много полос. Некоторые аж до кости простираются. И десятский мой, Мирон, много интересного рассказал. Вы ведь понимаете, что это значит?

Помещица молчала и, не дождавшись реакции, капитан продолжил.

— А значит это, что по вашему мужу тюрьма плачет. Ведь были видоки того, как он слугу наказывал. Да и не один — а с сыном! Кто из них больший урон нанес? Али может оба постарались? Вы думаете, ваши слуги молчать будут? При вас — может быть, а в зале суда?

— Что вы хотите? — прервала Губина помещица.

— Ольга Алексеевна, вы же мудрая и умная женщина. Ну как я на такое могу глаза закрыть? Я все же представитель закона…

Поджав губы, Винокурова встала и на минуту покинула офицера. А вернулась с пачкой ассигнаций.

— Вот, двадцатка, больше он не стоит, — бросила на стол перед капитаном женщина деньги.

— А свобода вашего мужа? — попытался надавить на нее Василий.

— А ваша собственная? — яростно спросила в ответ помещица. — Если Сергея посадят, то я до губернатора дойду. И тогда все узнают, что у нашего соседа творится, которого вы покрываете.

Недовольно покачав головой, капитан собрал деньги и встал.

— Что же, думаю, ваш слуга, Аким, и правда много выпил. Вот сердечко и не выдержало. Чай, не молодец какой. Всего наилучшего, — откланялся он и, довольно насвистывая веселый мотивчик, покинул поместье.

Глава 3

25–26 июня 1859 года

Вернувшись домой, внезапно ощутил себя безмерно одиноко. До этого всегда была компания — либо отец рядом, или с тетей вот недавно в карты играл, дома мама с братьями и сестрой, можно в любой момент было подойти да поговорить. Правда у меня дел было полно — память восстанавливал, да к Уваровым с отцом катался. Но все же. А сейчас — все в театре, в усадьбе только слуги остались. Которых я и не знаю толком. Лишь Пелагея где-то ходит. Может, в выделенной ей комнате сидит, или еще чем занимается. И ни телефона нет, ни даже радио — послушать.

Короче, я не выдержал и позвал девушку. Та явилась в своем старом сарафане, который я даже и не знаю, как часто стирает. Один он у нее или есть другие, просто точно такие же? Отбросив ненужные мысли в сторону, я спросил ее, чем она занималась.

— Пока вас не было — в комнате вашей убралась, да сейчас вещи стираю, — пожала та плечами.

— Где тебя устроили-то? — спросил я ее.

Хотя и поздно, уже завтра нам обратно ехать, но только сейчас пришло в голову поинтересоваться размещением девки. Плохой из меня господин получается. Не забочусь о личной служанке.

— Да с остальными слугами в комнате, в женской половине, — снова пожала она плечами.

— Не обижают?

— Не извольте беспокоиться, барин, ко мне хорошо относятся.

— Ну ладно тогда. Я чего тебя позвал — ты говорила, что в деревнях все шить умеют? А из чего шьют-то?

— Так мы коноплю растим, — ответила девка. — Почитай у каждого подворья есть своя делянка. Еще шерсть собачью собираем. Если нарядное платье надобно, то тогда уже на базар идем — сукно покупать. Но это дорого, копить на один отрез приходится всей семьей. Потому и платьев у нас нарядных мало. А к чему вы это спрашиваете, барин?

— Да вот какая мне в голову мысль пришла, — решил я ответить на ее вопрос. — Мы с отцом тут инвентаря хорошего накупили. Чтобы работать душам было проще, и больше времени свободного оставалось, — глаза девушки от моих слов удивленно расширились. — И вот что в это свободное время делать-то крепостным? Просто на печи лежать? Так от такого, как отец говорит, дурные мысли в голову лезут. Вот и думаю — а не открыть ли нам ткацкую фабрику? Где души могли бы в свободное от работы в поле время дополнительную копеечку зарабатывать? И себя одеждой обеспечим, и на продажу пойдет. И сукно на нарядные платья купить можно будет. Как думаешь, ухватятся в деревне за эту идею?

— Как есть ухватятся! — горячо заверила меня Пелагея. — Токмо — а скока вы им положите за работу-то?

— Тут считать надо, — покачал я головой. — Сколько станок ткацкий стоит, сколько конопли у нас растет, да сколько ткани из нее выйдет. По времени — долго ли ее в нити переводить, что для этого потребно. Сколько ткань на рынке такая будет стоить. А главное — одежа из нее почем уйдет. Много думать и считать придется, прежде чем возьмемся за дело. И ты мне в этом поможешь.

— Дык, а как я… — растерялась девица. — Я же счет не уразумею. Токмо на пальцах.

— Да все тем же, — усмехнулся я, — расскажешь, как вы коноплю в нити переводите, да сколько времени на то уходит и сил. Как ткете из нее, и опять же — долго ли по времени это. Много ли баб таким занимается. Давай, присаживайся, да все мне и расскажи, что знаешь.

Вообще мысль о собственной ткацкой мастерской пришла ко мне спонтанно. Сказалось сразу несколько факторов: тут и реакция на новое платье девки, и ее откровение, что трусов крестьяне не носят, хотя запрещающего закона вроде и нет, и однообразие в одежде. Ну и последние слова Пелагеи о том, что денег на одежду у крестьян тупо нет. И если уж у них освободится время с изменением подхода к обработке полей, то грех не использовать это в том числе им во благо. Одежда — как и еда, пользуется спросом во все времена. Кстати о еде — про закупку зерна для будущей мельницы и сбыт муки мы с отцом ничего и не обсудили. Но может