Бенкендорф молчал, дочитал последние листы до конца и только тогда поднял глаза на императора. Их взгляды встретились, и в этом взгляде было понимание.

Министр иностранных дел быстро прочитал донесение до конца и всем своим видом демонстрировал готовность ответить на вопросы императора. Он стоял, выпрямившись, руки по швам, как солдат перед начальством.

— Карл Васильевич, что вы по этому поводу думаете? — спросил император, и голос его был обманчиво мягким.

Обычно Нессельроде говорил то, с чем Николай Павлович соглашался и считал сказанное как минимум не глупым. Но не сейчас.

— Ваше Величество, — начал Нессельроде, — считаю, что генерал Куприн вышел за рамки своих полномочий. Он не имел права вести переговоры от имени Российской империи. Он не имел права заключать соглашения с иностранными державами. Это прерогатива исключительно Вашего Величества и министерства иностранных дел. Предлагаю немедленно дезавуировать все достигнутые договорённости, отозвать генерала и…

— Достаточно, — оборвал его император.

Всё, что начал говорить Нессельроде, шло вразрез с мыслями императора, и тот быстро решил это закончить.

— Александр Христофорович, — обратился он к Бенкендорфу, — ваше мнение?

Граф встал, подошёл к столу и сказал спокойно:

— Ваше Величество, генерал Куприн поступил очень смело, но разумно. Он воспользовался уникальной ситуацией и заключил соглашение, которое выгодно России. Конечно, формально он превысил полномочия. Но если мы утвердим это соглашение, то получим больше, чем могли бы получить годами дипломатических переговоров. А если не утвердим — потеряем всё.

Император кивнул. Это было именно то, что он хотел услышать.

— Спасибо, господа. Я хорошо услышал ваше мнение. Можете идти.

Нессельроде открыл было рот, желая что-то добавить, но император повторил жёстче:

— Можете идти, Карл Васильевич.

Оба вышли. Бенкендорф — с довольным видом, Нессельроде — с кислым.

Когда император остался один, он ещё раз быстро прочитал донесение, сел за стол и решительно придвинул к себе письменный прибор.

Николай Павлович составил своё окончательное мнение о действиях своих генералов и решил собственноручно ответить им.

Он взял перо, обмакнул в чернильницу и начал писать крупным, размашистым почерком:

'Генералу Чернову. Генералу Куприну.

Господа!

Получил ваше донесение. Читал его трижды. Первый раз — с гневом. Второй — с удивлением. Третий — с одобрением…'

Император писал своё повеление не обычным канцелярским языком принятым в его царствование, человеческим живым языком, так как уже писали в России девятнадцатого века. Как писали Пушкин и Лермонтов с своих частных письмах, да и все грамотные люди огромной империи. В том числе и он сам Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, когда ему приходилось писать обыкновенные частные письма человека, а не функции.

Перо скрипело по бумаге. За окном сгущались сумерки. Император писал долго, тщательно подбирая слова. Это был не просто ответ на донесение и Высочайшее повеление. Это было решение, которое изменит судьбу России на Востоке на многие годы вперёд.

Глава 22

Двадцать третьего января из Петербурга пришло Высочайшее повеление с оценкой Государем сделанного нами в Александрии. Ответ императора я сразу же прочитал на лицах генералов, когда пришёл к ним по их срочному вызову.

Адъютант штабс-капитан Судаков встретил меня у дверей кабинета генерала Чернова в цитадели. Лицо его было непроницаемым, но глаза блестели каким-то особенным блеском. Он молча распахнул передо мной дверь и также молча отступил в сторону.

Я вошёл и замер на пороге. Оба генерала, Чернов и Куприн, стояли у окна, их лиц я не видел, понял всё по тому, как они держались: плечи расправлены, головы высоко подняты, осанка победителей.

— Александр Георгиевич, — обернулся ко мне генерал Чернов, и я ахнул.

Они оба просто светились от радости. Лица их сияли, глаза горели, улыбки были такими широкими, что казалось, ещё немного и они расхохочутся, как мальчишки.

— Государь… — начал было генерал Куприн, но голос его дрогнул от переполнявших эмоций.

— Государь одобрил, — закончил за него Чернов, и голос его звучал торжественно. — Всё. Полностью. Без единого замечания.

Он протянул мне несколько листов бумаги, я узнал характерный почерк императора, размашистый и властный.

— Читайте, Александр Георгиевич, — сказал Дмитрий Васильевич, подходя ко мне. — Читайте и радуйтесь вместе с нами.

Я начал читать, и с каждой строкой сердце моё билось всё быстрее. Император не просто одобрил действия генералов, он восхвалил их, назвал примером мужества и дальновидности, образцом служения Отечеству.

— «Действия ваши, господа генералы, — читал я вслух, — есть пример того, как истинные сыны России должны служить православной Вере, своему Государю и Отечеству. Вы проявили не только храбрость и решительность, но и государственную мудрость, сумев в критический момент принять решения, которые укрепили позиции России на Востоке на многие годы вперёд…»

— Дальше ещё лучше, — улыбнулся генерал Чернов, наливая три бокала коньяку. — Читайте дальше.

Я продолжил:

— «…Особо отмечаю вашу заботу об освобождении православных пленников и невольников. Это дело, угодное Богу и людям, и оно будет помнимо в веках…»

— За Россию! — поднял бокал генерал Куприн. — За нашего Государя! За то, что он сумел разглядеть в наших действиях не самоуправство, а служение!

Мы выпили, и коньяк показался мне слаще мёда.

— Вы представляете, Александр Георгиевич, — говорил генерал Чернов, расхаживая по кабинету, — ещё три недели назад мы не знали, что нас ждёт. Награды или Сибирь. Благодарность или позор. А теперь…

Он развёл руками, и в этом жесте было всё: облегчение, радость, гордость.

Не меньше, а возможно, даже больше был рад английский министр. Он не превысил свои полномочия и был вправе заключать подобное соглашение, но если бы Государь дезавуировал решение своих генералов, для него, как министра Её Королевского Величества, всё было бы кончено.

Я даже не ожидал, что получение одобрения наших действий произведет такое впечатление на английского лорда. с него слетела пресловутая британская невозмутимость и поговорка, что у трезвого на уме, у пьяного на языке, наиболее точно отражала его состояние. Только не в меру болтливым он в этот раз оказался в трезвом состоянии, ну или возможно немного, самую малость принявши на грудь.

Мы с ним увиделись немного позже, но в тот же день, когда генералы пригласили его в цитадель для совместного обсуждения дальнейших действий. Четвёртый граф Абердин вошёл в зал с таким видом, словно ему только что сообщили о выигрыше в лотерею.

— Господа! — воскликнул он по-французски, обращаясь к генералам. — Позвольте поздравить вас с триумфом! Я только что получил депешу из Лондона. Её Величество королева Виктория и кабинет министров выражают полное удовлетворение достигнутыми договорённостями!

Он говорил быстро, взволнованно, и я