Каждая тюрьма была по-своему ужасна. В одной узники сидели в яме под открытым небом, без крыши, под палящим солнцем днём и холодом ночью. В другой — в узких клетях, где невозможно было встать в полный рост. В третьей — в полной темноте, без единого проблеска света. Мы освобождали изможденных, полубезумных людей, которые, увидев русские мундиры, не сразу верили, что это не галлюцинация.

Всех, кого мы вызволяли из темниц, отправляли в сопровождении нескольких солдат из числа перешедших в Александрии на нашу сторону полков «нового строя» Сулеймана-бея в наш военный лагерь. Его мы разбили перед Каиром, рядом с дорогой на Александрию. Лагерь быстро рос — палатки, костры, повозки. Там освобождённых кормили, отмывали, одевали, лечили.

Новости о случившемся быстро распространялись по стране, и в наш лагерь уже потянулись бывшие невольники со всего Египта, которых хозяева уже не решались удерживать. Каждый день приходили новые люди — пешком, на ослах, на верблюдах. Кто-то один, кто-то целыми семьями.

Особенно после одного случившегося у меня инцидента в одном из поместий, в тридцати верстах от Александрии на побережье Средиземного моря.

Я чувствовал себя уже более-менее здоровым, в отличие от Василия или того же Светлова, который продолжал бороться со смертью. Брат всё ещё был бледен и слаб, рана заживала медленно. Светлов же находился в забытьи, лекари качали головами, не давая никаких прогнозов. С кадрами у наших генералов ситуация с каждым днём становилась всё напряжённее: количество людей в их распоряжении увеличивалось ежедневно, но и объём работы нарастал стремительно.

Поэтому, когда я сказал Дмитрию Васильевичу, что вполне в состоянии выполнять его небольшие поручения, он обрадовался и поручил мне съездить в одно египетское поместье, на хозяина которого поступила жалоба, которую надо быстро рассмотреть.

— Александр Георгиевич, — сказал он мне серьёзно, — там удерживают наших людей. Хозяин — влиятельный паша, связи при дворе. Но закон есть закон. Разберитесь. Если жалоба подтвердится — действуйте по обстановке. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я понимал. Это в наших реалиях означало только одно: в поместье есть невольники, и хозяин не собирается их освобождать. Я взял поступивших к нам на службу солдат, естественно, свою троицу — Ефима, Ефрема и Андрея — и поехал в это поместье.

Всё подтвердилось. Поместье было роскошным — большой дом в мавританском стиле, фонтаны, сады с апельсиновыми деревьями. Но за этой красотой скрывался ужас. И мало того, выяснилось, что этот достаточно высокопоставленный паша ещё и приказывал наказывать «провинившихся» физически — бил их палками и плетьми. Нам показали орудия пыток, показали подвал, где избивали непокорных.

Когда я убедился, что наши информаторы не лгут и сам увидел следы побоев на спинах русских пленников — кровавые полосы, вздувшиеся рубцы, синяки, — я вызвал пашу.

Он пришёл надменный, в расшитом золотом халате, с холёным лицом и презрительным взглядом.

— Ты кто такой, чтобы вызывать меня? — спросил он по-французски через переводчика.

— Я тот, кто исполняет волю российского Государя, — ответил я. — По условиям капитуляции все русские пленные подлежат немедленному освобождению. Ты нарушил это условие. Более того, ты избивал их.

— Это мои рабы! Я купил их! Заплатил деньги! — начал кричать паша.

— Русских людей вы не можете не продавать, не покупать, тем более офицеров и нижних чинов, — сказал я холодно. — Они свободные и служат только своему Государю и Отечеству.

— Я пожалуюсь! У меня есть связи! Мухаммад Али…

Я достал револьвер и просто приказал:

— Расстрелять.

— Вы уверены, ваше благородие? — спросил меня один из египетских офицеров, перешедших на нашу сторону, бледнея. — Это важный человек. У него связи…

— Именно поэтому, — ответил я жёстко, глядя в расширенные от ужаса глаза паши. — Чтобы все поняли: связи больше не помогут. Законы изменились. Время произвола кончилось. Исполнить приказ.

Паша начал кричать, молить о пощаде, обещать деньги. Но я был непреклонен. Его вывели во двор и расстреляли там же, у стены его собственного дома.

Расстрел произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Новость разнеслась по округе за считанные часы, обрастая подробностями и домыслами. Говорили, что русские безжалостны, что они не смотрят на положение и богатство, что они карают беспощадно. И после этого случая никто больше не пытался удерживать русских невольников.

Лагерь приказал разбить я, когда мы подъехали к Каиру. В нём осталось два десятка человек из моего сопровождения.

Двенадцатой в списке, который мне представил месье «Во время предвидеть», была настоящая тюрьма. Больше половины предыдущих так называемых тюрем были просто подвалами, где содержались в скотских условиях непокорные пленники, которых рассчитывали сломить таким способом. Среди них, кстати, были не только русские, но и, например, армяне и представители других народов.

Я не разбирался, кто есть кто, и всех приказывал освобождать и сопровождать в наш пересыльный лагерь.

Сопротивления мне никто не оказывал — египтяне уже поняли, что это бесполезно, и все знали, каким будет наказание. Достаточно было произнести: «Помните пашу из прибрежного поместья?» — и все сразу становились покорными и услужливыми.

Эта тюрьма располагалась в самой старой части города, в здании, которое, судя по массивным стенам из тёсаного камня и узким бойницам, когда-то было крепостью или караван-сараем. Снаружи оно выглядело вполне невинно — просто старый дом с глухими стенами, без окон на нижних этажах, с массивными воротами, окованными железом. Ничто не выдавало, что внутри — настоящий ад.

В этой тюрьме узники содержались в цепях в подвалах, из которых их выводили на прогулку раз в месяц, и то не всех. Когда мы спустились по узкой грязной лестнице в кромешную тьму, каменные ступени были скользкими от влаги и плесени, меня ударил в нос невыносимый смрад — смесь нечистот, гниения, плесени и человеческих страданий. Это был запах смерти, медленной и мучительной. Я достал платок и прижал к носу, но это мало помогало. Факелы, которые несли мои люди, осветили мрачное зрелище.

Подвал был низким, со сводчатым потолком, покрытым копотью от факелов и плесенью — зелёной, чёрной, влажной. По стенам тянулись цепи, толстые, ржавые, к которым были прикованы изможденные фигуры в лохмотьях. Некоторые сидели, прислонившись к стене, некоторые лежали. Пол был земляной, покрытый грязью и нечистотами, в которых копошились насекомые. В углах копошились крысы — жирные, наглые, они даже не боялись света факелов. Воздух был настолько спёртым и тяжёлым, что дышать было трудно, казалось, что лёгкие отказываются принимать эту гниющую массу.

На стенах висели орудия пыток — плети,