В кают-компании стояла звенящая тишина, которую я лично физически ощущал когда Дмитрий Васильевич делал паузы. В услышанное мне лично верилось с трудом. Было ощущение нахождения в состоянии какого-то сна и наваждения, вот сейчас меня ущипнут и все рассеется, настолько невероятные вещи говорил русский генерал.

Я украдкой оглянулся по сторонам — на лицах других офицеров читалось то же самое изумление. Кто-то непроизвольно приоткрыл рот, кто-то сжал кулаки, кто-то побледнел. Масштаб того, что нам предстояло, начинал доходить до каждого.

— Мужчины, пытающиеся удержать христианских женщин в противоестественном рабском состоянии, будут наказываться, вплоть до смерти. Этот статус Александрии будет сохраняться до тех пор пока на Востоке не будет искоренено рабство.

Генерал сделал паузу и усмехнулся.

— То есть постоянно. Думаю все понимают, что рабство и Восток понятия неразрывные.

— А паша на это пойдет и что скажет султан? — спросил кто-то из офицеров.

— А кто их будет спрашивать, — с усмешкой ответил генерал Чернов.

Воцарилась тишина. Все офицеры сидящие в кают-компании молча переваривали совершенно невероятную информацию услышанную только что. Решив, что пора продолжать генерал Куприн кашлянул и начал говорить дальше.

— Всей полнотой власти в Александрии будет обладать союзная комиссия из девяти комиссаров, по три от каждой из держав: Великобритании, России и Франции. Председателем комиссии будет её десятый член, русский генерал. По необходимости комиссия будет создавать департаменты, чиновников которых директора будут подбирать по своему усмотрению. Военный департамент и полицейский будут возглавлять только русские офицеры. Первым председателем Комиссии будет генерал Чернов, нашему Государю будет предложено раз в два года утверждать нового председателя. Вопросы, господа?

— Надо полагать собравшийся флот должен это довести до сведения египетского паши, а нам всем будет предложено немного послужить в этой Комиссии? — первым задал вопрос Василий.

— Именно так, Василий Георгиевич, мы с генералом надеемся на вас господа офицеры, и я сразу же заявляю, что служба в Комиссии будет исключительно добровольной.

За окнами кают-компании уже опустилась южная ночь. Средиземное море, которое днём играло всеми оттенками синего и бирюзового, теперь стало тёмным, почти чёрным, но не мрачным — звёзды отражались в его спокойных водах тысячами серебряных искр. Где-то вдали, на берегу, мерцали огни, и казалось, что само древнее море, видевшее столько войн и сражений, теперь затаив дыхание следит за тем, что задумали державы в его водах. — Господа, — продолжил генерал Куприн, — мы отдаём себе отчёт в том, насколько необычна эта миссия. Но именно от нас зависит, смогут ли тысячи христиан обрести свободу и вернуться к нормальной жизни. Это не просто военная кампания и не дипломатическая миссия в обычном понимании. Это попытка изменить саму ткань жизни целого региона, бросить вызов устоявшимся за века порядкам. Да, это дерзко. Да, это беспрецедентно. Но разве не для таких дел мы носим офицерские погоны и служим нашему Государю и Отечеству?

— А каковы сроки нашей службы? — поинтересовался один из молодых офицеров.

— Минимум два года, — ответил генерал Чернов. — Но желающие смогут продлить срок. Жалованье будет увеличено вдвое, плюс особые выплаты от союзных держав. Кроме того, служба в Комиссии будет засчитываться с повышающим коэффициентом при выслуге лет, и Государь обещал, что особо отличившиеся не останутся без внимания при награждениях и продвижении по службе.

Офицеры переглянулись. Предложение было заманчивым, но и ответственность колоссальной. Я видел, как каждый мысленно взвешивал все за и против, прикидывал, что его ждёт — слава или бесславная смерть в далёкой африканской земле.

— Подумайте до утра, — закончил генерал Куприн. — Утром ждем ваших решений. Личного состава для нашей миссии недостаточно и надо срочно посылать известие в Петербург с просьбой о подкреплениях. Но начинать придётся тем, кто здесь. Мы будем первопроходцами, и от того, как мы справимся, зависит успех всего предприятия.

Мы вышли на палубу. Ночное Средиземное встретило нас прохладным бризом, напоённым ароматом соли и далёких берегов. Звёзды сияли так ярко, как не сияют нигде, кроме этих южных широт, а Млечный Путь протянулся через всё небо серебристой рекой. Вода тихо плескалась о борт корабля, и в этом мерном ритме чувствовалось что-то вечное, неизменное.

На палубе уже собралась небольшая группа офицеров, все курили и негромко переговаривались. Светлов стоял у борта. Закурив трубку, он молча и и задумчиво смотрел на огни английского флагмана. Капитан Овечкин прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, явно обдумывая услышанное. В воздухе витало напряжение — каждый понимал, что завтра утром придётся принять решение, которое может изменить всю дальнейшую жизнь.

— Красиво здесь, — тихо сказал Василий, стоя рядом со мной у борта. — И страшно подумать, сколько крови пролито в этих водах за всю историю.

— И сколько ещё прольётся, — добавил я, глядя на тёмные силуэты военных кораблей, стоящих на рейде.

Море молчало, храня свои тайны. Только звёзды отражались в его тёмных водах, как отражались они тысячи лет назад, когда по этим же водам шли триремы греков и римлян, и как будут отражаться ещё тысячи лет спустя, когда о нас не останется даже воспоминаний.

Глава 18

Не знаю, как другим офицерам, но нам с Василием не спалось. Он пришёл ко мне и заявил, что не хочет ночевать в одиночестве. Мне тоже было как-то дискомфортно, и мы решили провести ночь вместе в моей каюте.

Почти всю ночь Василий рассказывал мне о своей службе на Кавказе, как он, раненый, очнулся в плену у паши, как они совершили побег. За иллюминатором плескались волны, свеча в медном подсвечнике бросала неверные тени на переборки. Василий говорил тихо, но в его голосе слышалась такая страсть и боль, что я невольно поёживался.

— Знаешь, Сашка, — сказал он, глядя в темноту за иллюминатором, — когда лежишь связанным в турецком плену, начинаешь понимать цену свободы. Каждый вздох, каждое движение — всё это дар, который мы не ценим в обычной жизни.

Я кивнул, наливая ему ещё рюмку коньяка.

— А как вы бежали?

— Долго, — усмехнулся Василий. — И страшно. Но об этом потом. Сейчас скажу главное.

Уже был рассвет, за иллюминатором начало сереть небо и слова произнесенные Василием меня не удивили, я был уверен, что услышу что-то такое или наподобие.

— В Александрии я оставаться не хочу.

— Догадываюсь, — признался я.

— У меня две причины, — продолжил он, потирая усталые глаза. — Первая — это