Стоило только двинуться пехотным полкам, как по ним открыли столь же ураганный огонь. Ядра проделывали просеки в рядах наступающих пикинеров, казалось, после каждого залпа валится не меньше десятка пик. Наёмным мушкетёрам и выбранцам доставалось не меньше.

— Сосредоточить огонь на флангах, — велел я. — Задайте перцу выбранцам, пускай разбегутся прежде чем дадут свой залп.

Конные пахолики умчались к позициям пушкарей, и вскоре те навели орудия на фланги, обрушив на лановую пехоту коронной армии настоящий шквал огня. Ядра косили замедлившихся, словно им в лицо ветер вдруг подул, солдат. Ряды выбранцов и без того не особенно ровные, теперь и вовсе шатались, строй держать унтерам было всё сложнее. Да что там строй держать, просто удерживать выбранцов им становилось всё тяжелее. Вчерашние крестьяне, лишь недавно получившие из казны мушкет и мундир (о том, что снабжать ланового пехотинца должна община никто уже не вспоминал, однако деньги за всё потом с этой самой общины сдерут уж точно), их худо-бедно научили маршировать и стрелять вместе с остальными, и вот они уже на поле боя, а прилетающие неведомо откуда ядра убивают вчерашних товарищей, с кем быть может ещё этим утром они из одного котелка хлебали и вместе тянули тяжкую для простого крестьянина солдатскую лямку.

Выбранцы начали разбегаться после третьего залпа, прицельно ударившего по флангам коронной армии. Поначалу бежали одни-двое, унтера успевали перехватить кое-кого, вернуть в строй или попросту прикончить, чтобы другим неповадно было. Но вот кто-то уже унтеру всадил нож в спину, и рванул прочь, отшвырнув мушкет и срывая на бегу синий выбранецкий кафтан. За ним второй, третий, и ещё, ещё, ещё. Выбранцы бежали уже десятками и остановить это бегство было бы невозможно. Унтера понимали, и спешили присоединиться к бегущим, чтобы не получить нож в спину, хотя и бегство вместе с остальными от этого не уберегало. Никто из солдат не любит младших командиров, ведь именно они поддерживают порядок и дисциплину самыми простыми и доходчивыми способами. Чаще всего кулаком в зубы.

А вот наёмная пехота показала отменную стойкость, и двигалась вперёд, несмотря на обстрел. Более того, между ровными квадратами пикинерских построений катили небольшие пушки, полуфунтовки, наверное, из которых принялись обстреливать уже нашу пехоту. Враг всё ближе подходил к валам и шанцам, где стояли наши пушки, и держать своих людей позади уже не было возможности.

Я не очень хотел пускать пехоту в бой, выводить её из-за укреплений. Однако у врага слишком большое численное преимущество, да и выучка наёмных солдат куда лучше, поэтому в лагере отсидеться не получится, придётся воевать в поле. Иначе нас просто зажмут внутри, подтянут пушки потяжелее и разнесут все шанцы, после чего начнётся штурм, а этого я допустить не хотел бы. В жестокой рукопашной схватке внутри разбитых укреплений у более опытных и стойких ландскнехтов коронного войска куда больше шансов против нашей армии. Поэтому придётся рисковать и выводить пехоту в поле. Под прикрытием пушек, обтыкавшись со все сторон испанскими рогатками, они будут чувствовать себе намного уверенней. Тем более что в наших шанцах и окопах имеется парочка весьма неприятных сюрпризов.

* * *

Король был в ярости. Он терпеть не мог, когда солдаты бегут с поля боя. Тем более когда они бегут, даже не дойдя до противника. Пускай это всего лишь выбранцы, ополчение, жалкая пародия на настоящих солдат, кое-как натренированная обращению с мушкетами. Стойкости от лановой пехоты никто и не ждал, рассчитывали на один залп, не больше. Однако они побежали намного раньше, отчего его величество пришёл в настоящую ярость.

— Придётся возродить среди выбранецкой пехоты, — заявил он, — древний римский обычай. Decimatio. Пускай каждый десятый из выживших будет казнён, тогда они будут знать, что их ждёт за бегство к поле боя. Девятеро других забьют их палками!

Александр Ходкевич решил не возражать королю, понимал, сейчас говорить что-либо бесполезно. Сигизмунд в ярости и вполне способен прямо тут же распорядиться о казни каждого десятого из вернувшихся в лагерь выбранцов. Учини король подобную расправу, и больше не вернётся никто из нестойкой, но всё же необходимой на поле боя пехоты. На наёмников у его величества денег уже катастрофически не хватает.

— Поглядите лучше на мятежную пехоту, ваше величество, — предложил ему гетман польный, указывая на неровный строй вражеского войска, выходящего из лагеря навстречу оставшимся на поле ландскнехтам.

— Они что же, вооружили пиками выбранцов? — удивился король, рассматривая врага в зрительную трубу.

— Весьма интересное решение, — кивнул Ходкевич, — вот только они не выстоят против ландскнехтов. И даже рогатки не помогут — пики у немцев попросту длиннее.

Пехотные хоругви медленно, но верно сошлись. Полевые пушки продолжали стрелять, однако били уже прицельно по наступающим солдатам коронного войска и выходящим ещё из лагеря последним мятежным выбранцам. Ядра уже не могли нанести серьёзного урона, однако после каждого удачного попадания движение строя замедлялось. В центре же шла жестокая рукопашная схватка. Ломались длинные пики, в дело шли шпаги, сабли и просто ножи. Люди отчаянно и жестоко резались друг с другом, позабыв на время обо всём человеческом, став подобными диким зверям. Катались по земле, лупили друг друга кулаками, шлемами, втыкали пальцы в глаза, рвали рты, выбивая зубы, выдирали целые клочья волос. Ни о какой правильно войне уже речи не шло, оба строя смялись, колыхались подобно морским волнам, и пока ни одной стороне удавалось взять верх. Что бы ни думали о нестойкости выбранцов король с Александром Ходкевичем, в этой безумной рукопашной схватке они показали себя в самой лучшей стороны, сдерживая натиск врага.

— Их можно обойти с фланга, — заявил король, указывая зрительной трубой на оставшееся ровным пространство. — Там мятежники не успели перерыть землю, как кроты, и есть где развернуться нашей кавалерии. Пошлите туда гусарскую хоругвь, пан гетман, и мы разобьём бунтовщиков ещё до полудня.

Ходкевич и сам видел эту полосу ровной земли, вот только она просто кричала о западне, рассчитанной именно на конницу. Ведь только кавалерия всегда была главной силой польского войска.

— Мятежники могли не успеть перерыть эту полосу земли, — кивнул гетман, — но лишь потому, что густо засеяли её «чесноком».[1]

— Отправьте туда татар, — отмахнулся король, — пускай проверят. Если всё чисто, то можно будет кинуть гусар во фланг мятежникам.