дали воевать как он хотел, не кинули бы в атаку кавалерию раньше времени, быть может, под Варшавой не было бы такого оглушительного разгрома коронного войска. И вполне возможно, нашей армии пришлось бы уходить оттуда несолоно хлебавши.
Тут я несколько преувеличивал: Варшаву с войском курфюрста и тяжёлыми пушками мы бы всё же взяли, но совсем другой кровью. И тогда у нас не было бы такого преимущества на последовавших за взятием столицы переговорах с королём.
— Однако мой родич не может претендовать на великокняжеский венец, — резонно возразил Сапега, — а без великого князя противостоять Жигимонту, который, конечно же, не откажется от притязаний, вряд ли получится.
Над этим я думал почти всю дорогу из Мариенбурга. Оставлять Литву без великого князя нельзя, но оставаться править в Вильно и дальше, когда на Родине творится такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, я просто не мог. Не имел права. Та же сила, что толкнула меня после получения повестки в военкомат, сейчас изо всех сил тянула на Родину. Сперва я хотел даже возвращаться во главе литовской армии, но и от этого решил отказаться по здравому размышлению. Тут вовремя выручила память князя Скопина. Ведь первый Лжедмитрий пришёл в Русское царство именно «со литовские люди», как писали про него, да и второго тоже на престол возвести пытались литовцы во главе с тем же Яном Петром Сапегой, а с ними польские инсургенты вроде Александра Зборовского, очень сильно обиженного на королевскую власть со времён казни его отца. Кем бы я ни представлялся на Родине, буду всем казаться не более чем очередным ставленником Литвы, никто со мной дела иметь не захочет и даже руки не подаст. Поэтому-то я и решил отречься от великокняжеского венца, однако и оставлять Литву на поживу Жигимонту тоже не собирался. Вот только не оказалось бы моё лекарство хуже болезни, но тут уже только время покажет.
— А вы соберите сейм, — предложил я, — и отдайте венец Вишневецким. Адаму или вовсе Михаилу. Они всё же Корыбутовичи, прав у них на великокняжеский стол достаточно, да и войной против Литвы себя не запятнали, как Константин. Они люди сторонние, как и я. Здесь они только Ходкевичу родня, да и то через сестру его. Как только я покину Вильно, это откроет им дорогу к престолу. А чтобы у них не было сомнений, отправьте гонца вслед Лисовскому: пусть не Сагайдачному, а Вишневецким со Збаражскими да их ставленнику на Сечи Хмельницкому помогает. Заодно туда же липков можно отправить, они с казаками и восставшей чернью воевать хорошо умеют.
У меня ничего не ёкнуло, когда я предлагал предать нашего вроде бы союзника, гетмана Конашевича Сагайдачного. Он давно уже вёл свою игру и, пока ослаблял нашего общего врага, был полезен; теперь же становился опасен. К тому же продолжение смуты в украинных воеводствах, которые вполне могли и в Литву вернуться, если кто-то из Вишневецких на великокняжеский престол взойдёт, было уже вредно.
— Вы и правда одарены не только как полководец, — покачал головой Сапега, — но и как политик. Литва в вашем лице потеряет весьма сильного князя, который мог бы привести её к подлинному величию.
Кажется, в голосе его не было и тени иронии, лишь сожаление об упущенных возможностях.
— Вот поэтому и возвращаюсь домой, — ответил ему я. — Я русский человек, московит, если вам, Лев Иваныч, так угодно, не литовец и тем более не литвин. Здесь мне всё чужое: и это платье, вроде и похожее на русское, и отличное от него, и язык, что звучит похоже, но иначе. — А ведь я за эти полгода уже начал вполне сносно изъясняться на здешнем языке, не просто понимать, но говорить мог свободно, да и думал порой на литовском. — Я много сделал для Литвы, Лев Иваныч, но куда больше должен сделать для Родины.
— Но ведь здесь вам благодарны, — возмутился он, — а на Родине отправили в опалу! И это после того, как вы спасли царя и столицу!
— Родина, Лев Иваныч, она как мать, — пожал плечами я. — Какая бы дурная ни была, а она родила тебя, и потому её любишь всё равно. И когда она истекает кровью, не можешь оставаться в стороне.
Лев Сапега пробурчал себе под нос что-то про московитов, которых ему никогда не понять, но дальше спорить не стал. Слишком хорошо знал меня, а потому предпочёл откланяться и заверил на прощание, что в Литве моих заслуг никогда не забудут.
Я же отправился спать, и уже лёжа в кровати, думал вовсе не о Литве и её судьбе, не о том, как вернусь в Русское царство и что там застану, а о том, что скоро смогу сбрить опостылевшие уже усы.
Конец
март — сентябрь 2025 года
[1] Врага рода человеческого (лат.)
