Процедура проводилась чрезвычайно унизительным для женщины образом. В ярмарочный день муж приводил свою супругу с веревкой на шее на площадь, где торговали скотом, привязывал к бревну и продавал в присутствии необходимого числа свидетелей тому, кто даст больше. Народ называл такого вида торг «Ярмаркой торгового скота», где покупателями обычно были вдовцы или холостяки. Цена редко превышала несколько шиллингов и была лишь символом того, что мужчина и женщина отказываются от всех супружеских прав друг на друга. После свершения сделки женщина считалась законной женой покупателя, также как и ее рожденные от этого нового брака дети. Тем не менее, некоторые, более склонные к соблюдению формальностей «мужья», настаивали после «покупки» на венчании, а многие «жены», подобно простодушной Сьюзен Хенчард из романа Томаса Гарди «Мэр Кестербриджа», проданной своим мужем на ярмарке, до конца жизни были уверены в полной законности сделки и без церковного обряда.

Обычай продажи женщин на ярмарках ушел в прошлое, но многоженство осталось. Брачные аферисты, прекрасно изучившие женскую психологию, вовлекали в свои сети все новые и новые жертвы, ибо, как сказал профессиональный многоженец из рассказа Сомерсета Моэма «Ровно дюжина», они (брачные аферисты) дают женщинам романтику, а стремление к ней у прекрасной половины человечества неиссякаемо.

КРЕПОСТНЫЕ ГАРЕМЫ

В России крепостное право[59] давало помещикам неисчерпаемые возможности ощутить прелести жизни восточных владык, «пользующихся правами падишаха на всех женщин своего подданства». Помещики являлись хозяевами жизни и свободы своих рабов, и использовали эту власть в зависимости от вкусов, желаний и нравственных ограничений. Мораль же далеко не у всех была безупречной, а крепостное право развращало владельцев живой «собственности» беспредельно.

Автор «Воспоминаний смоленского дворянина» рассказывает о своем дяде Каленове, у которого «само собою разумеется», весь женский персонал в его вотчине был в полном и постоянном распоряжении пана, и еще до сих пор по деревням, принадлежавшим Каленову, можно «встретить черты лица, когда-то для них грозные». Любвеобильность некоторых помещиков иногда доходила до того, что целые деревни считали себя потомками дворянской фамилии, некогда владевшей их предками. И, в частности, жители современной Суйды, которую в 1759 году приобрел прадед Пушкина Абрам Петрович Ганнибал, гордятся своим побочным родством с великим поэтом и искренне верят, что ведут свою родословную от него. Пушкинисты советуют осторожно относиться к их притязаниям, но смуглая кожа, курчавые волосы, пухлые губы и прочие неожиданные для русской глубинки африканские черты некоторых жителей Суйды свидетельствуют о том, что пылкий темнокожий помещик явно оказал их прапрабабушкам внимание. Так или иначе, своих помещиков ганнибаловские крестьяне вспоминали беззлобно, а их потомки из уст в уста передавали предания «про то, как одна девка не успела от черного барина Ганнибала убежать», и прелесть этих рассказов заключалась в том, что юная крестьянка не особенно стремилась скрыться от привлекательного африканца. Но, к сожалению, далеко не всегда любовные отношения барина и его «душ» развивались столь безобидно.

Личная жизнь крепостных полностью зависела от их хозяев. Чтобы не допускать излишнего увеличения дворовых, помещики нередко запрещали браки, провоцируя этим вступление в тайные связи. Особенно тяжело приходилось девушкам, которым замужество возбранялось из-за нежелания хозяев лишиться искусной мастерицы или просто хорошей работницы, чья трудовая ценность была выше, чем у замужней женщины. За недозволенные связи девушек жестоко преследовали. Их тщательно выслеживали и, уличив, наказывали «ссылкой» на скотный двор или замужеством с вдовцами, имеющими большие семьи, горькими пьяницами или с самыми дурными, ни на что ни годными мужиками. Между тем «соблюсти себя» девушкам было нелегко. С одной стороны, их домогались дворовые, большая часть которых была крайне развращена, с другой — помещик. Владельцы душ не только широко пользовались своим сеньорским правом на первую брачную ночь, но и создавали себе настоящие гаремы с фаворитками и простыми одалисками.

«В домашнем быту Кирилла Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную свободу всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума.

…В одном из флигелей его дома жило шестнадцать горничных, занимаясь рукоделиями, свойственными их полу. Окна во флигеле были загорожены деревянною решеткою, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодые затворницы в положенные часы сходили в сад и прогуливались. От времени до времени Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место» (А. С. Пушкин. Дубровский).

Впрочем, мечты об одалисках и гаремах смущали покой сластолюбцев, независимо от страны проживания, и они старались осуществить их всеми имеющимися в их распоряжении средствами. «В Германии старый маркграф Баден-Дурлаха путем похищения и купли собрал сто тридцать самых красивых девушек, запер их у себя в гареме в Блейберге и держал там также капрала, который в случае строптивости и нарушения дисциплины отсчитывал красавицам… двадцать пять ударов» (Ф. Энгельс. Не прелюбо сотвори).

О произволе же русских помещиков свидетельствуют факты, зафиксированные в следственных материалах по делам о злоупотреблении помещичьей властью, которые чаще всего легко сходили с рук виновникам. Крестьянам было трудно доказать их преступления, а жалобщиков могли подвергнуть страшным наказаниям. «А мучительства у нас были такие, что лучше тому, кому смерть суждена. И дыба, и струна, и голову крячком скрячивали и заворачивали… Казенное наказание после этого уже ни во что ни ставили. Под всем домом были подведены потайные погреба, где люди живые на цепях как медведи сидели. Бывало, если случится когда идти мимо, то порою слышно, как там цепи гремят и люди в оковах стонут. Верно, хотели, чтобы об них весть дошла и начальство услышало, но начальство и думать не смело вступаться. И долго тут томили людей, а иных на всю жизнь… А другие даже с медведями были прикованы, так, что медведь только на полвершка его лапой задрать не может» (Н. С. Лесков. Тупейный художник).

Помимо страха крепостных перед наказаниями за поданные жалобы, произволу помещиков способствовала администрация и местное дворянство, которое было склонно снисходительно относиться к «шалостям» барина.

По следствию 1855 года помещик Оренбургской губернии Жадовский оказался виновным в растлении многих своих крепостных девок, караемых за несогласие на прелюбодеяние розгами. Этот любвеобильный барин установил в имении «право первой ночи», дозволяя крестьянам жениться на крепостных лишь с тем условием, чтобы первая брачная ночь принадлежала ему, а воспротивившихся произволу мужей он отдавал в солдаты. Приблизительно то же совершал помещик Страшинский, дело о злоупотреблениях помещичьей властью которого тянулось