Писались открытые письма, публиковались в заграничной печати. Ноль внимания. Отсылались в Президиум Верховного Совета паспорта с заявлением об отказе от советского гражданства. Милиция штрафовала за проживание без документов и возвращала паспорта. Подавали официальные документы в ОВИР, пройдя через строй шпицрутенов при получении характеристики, в которой должно было указываться, что она представляется именно для выезда в Израиль, чтобы хитрые евреи не избежали гнева «общественности» по месту работы. И через полгода получали по телефону ответ из двух слов: «Вам отказано». И трубка замолкала.

<…> Израиль находился на другой планете. Получить билет до Вены и до Венеры было одинаково легко. Медведь плевал на всех и спокойно сосал лапу. Как заставить медведя отрыгнуть евреев из своего чрева? Какой должна быть десятая казнь для фараона, который уже выдержал девять и не собирался капитулировать? Как расшевелить наших братьев по ту сторону занавеса, считающих нас «молчащими евреями», хотя мы и вопим во все горло? Как докричаться до общественности Запада, у которой уже возникло привыкание к положению евреев в СССР, как к чему-то само собою разумеющемуся? Как поразить западного обывателя, хладнокровно переворачивающего газетные страницы с сообщениями о голодовках и даже самосожжениях в знак протеста?[877]

Осенью 1969 года в среде ленинградских евреев – членов кружка по изучению иврита возник план захвата пассажирского самолета для побега из СССР. После приземления на Западе предполагалось провести пресс-конференцию с объяснением мотивов угона и обращением к мировой общественности с целью привлечения внимания к нарушению в СССР права на эмиграцию, закрепленного во Всеобщей декларации прав человека. После рассмотрения различных вариантов был выбран приграничный с Финляндией авиамаршрут в Ленинградской области. Предполагалось запугать пилотов 12-местного самолета муляжом боевого оружия (стартовым пистолетом), высадить их в городке Приозерске и улететь оттуда в шведский город Боден. О готовящейся операции заблаговременно стало известно КГБ; шансов на успех у угонщиков не было[878].

С 15 по 24 декабря 1970 года в здании Ленинградского городского суда на Фонтанке проходил открытый судебный процесс над одиннадцатью обвиняемыми (остальные были освобождены от уголовного преследования). По его итогам двое подсудимых были приговорены к смертной казни, остальные – к длительным срокам заключения. Само дело и, в особенности, смертный приговор получили мировой резонанс – после объявления решения суда на специальной сессии кнессета Израиля с заявлением, требующим не допустить расстрела осужденных, выступила премьер-министр Голда Меир[879]. Информацию о суде передавало зарубежное русскоязычное радио[880].

К предпраздничным дням 1970 года, между 24 и 31 декабря, относятся два мемуарных свидетельства о Бродском. Одно из них принадлежит его старому другу геофизику и вулканологу Г. С. Штейнбергу:

Я прилетел в Ленинград, и когда мы встретились, сначала были стихи, общие разговоры, а потом я спросил его: «Что ты сейчас делаешь?» Он сказал: «Вот письмо пишу». – «Что-то личное?» – «Да не совсем. А впрочем, вот посмотри». Письмо адресовано было Л. И. Брежневу по поводу приговора с высшей мерой наказания по ленинградскому «самолетному делу». Я прочитал письмо и, естественно, как реалист, спросил: «Зачем тебе это? Ведь ничего не изменится: приговор из-за твоего письма не отменят, а ты и так на контроле, под колпаком: лишнее лыко в строку». Он: «Тут же смертный приговор… Я должен написать». Меня это тогда немного удивило[881].

Другое – Карлу Профферу, находившемуся в эти дни вместе с женой в Ленинграде:

В один из дней перед праздником мы беседовали с Иосифом в его комнате, и в это время к нему пришел его хороший друг Ромас [Катилюс], физик из одной союзной республики, которому мы весьма симпатизировали. От нечего делать он принялся листать книги и открывать ящики и в какой-то момент выдвинул верхний ящик стола с инкрустациями из слоновой кости, изображающими антилоп и других животных. Он увидел маленькую рукопись и вынул ее. Прочел с ошарашенным видом и передал Эллендее, которая явно пришла в ужас, и наконец прочел я. Ромас забрал бумагу, сделал в ней какую-то поправку, и Иосиф резко сказал ему: «Не ты написал, а я. Я знаю эти дела», – сказал он и добавил, что это сырой черновик и он провозится с ним еще два дня.

Письмо было адресовано Брежневу. Речь шла о вынесенном после суда над участниками «самолетного дела» смертном приговоре Эдуарду Кузнецову и его сообщнику [Марку] Дымшицу[882].

К сожалению, на сегодняшний день местонахождение письма неизвестно и нам доступно лишь его опубликованное в 2008 году начало:

Уважаемый Леонид Ильич!

Я хорошо представляю, что письмо это вызовет раздражение, если не гнев, и уже поэтому сознаю опасность, которой себя подвергаю. Тем не менее я решаюсь его написать, ибо существуют обстоятельства более сильные, чем инстинкт самосохранения[883].

Проффер по памяти воспроизводил в своих заметках его дальнейшее содержание:

Письмо начиналось примерно так: «Как гражданин, как писатель и просто как человек…» Это было ходатайство об отмене смертного приговора. «Кровь – плохой строительный материал», – писал Иосиф. Он сравнивал нынешнюю советскую власть с другими режимами, в том числе с нацистским и царским. Он проводил параллель между немцами и Советами в их антисемитской направленности. Он рассматривал это как государственную политику и сравнивал с царским режимом, установившим черту оседлости. Он писал, что народ достаточно натерпелся и незачем добавлять еще смертную казнь[884].

Воспоминания Проффера о последовавшем вслед за обнаружением черновика письма споре между Бродским и Катилюсом также позволяют реконструировать содержание его обращения к Брежневу:

Ромас заспорил с Иосифом о чисто юридической стороне вопроса. Он сказал, что Иосиф ошибается, полагая, будто в Уголовном кодексе нет ничего о смертной казни только лишь за намерение совершить преступление, и зря пишет, что ни в одной стране намерение не приравнено к совершению преступления. Иосиф возражал и достал книжку Уголовного кодекса. Ромас несколько минут ее листал и наконец нашел раздел, доказывавший, что намерение приравнивается к деянию. Иосиф сдался. Ромас сказал, что так обстоит дело во всех странах, унаследовавших кодекс Наполеона (с любыми вариациями). Иосиф ответил, что обычно не читает Уголовный кодекс (тем более что в глазах власти это пустая формальность), но специально его достал, чтобы проверить. Это было характерно для него – отыскать неправильный вывод в требуемом источнике: настолько тверды его мнения относительно того, как должно все обстоять[885].

Суммируя эти